Анна Каренина - Лев Толстой

человек, и очень хороший, влюбился, и она, кажется...

- Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же

думает жениться, как я?.. Ох! не смотрели бы мои глаза!.. "Ах, спиритизм,

ах, Ницца, ах, на бале..." - И князь, воображая, что он представляет жену,

приседал на каждом слове. - А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в

самом деле заберет в голову...

- Да почему же ты думаешь?

- Я не думаю, а знаю; на это глаза есть у нас, а не у баб. Я вижу

человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как

этот щелкопер, которому только повеселиться.

- Ну, уж ты заберешь в голову...

- А вот вспомнишь, да поздно, как с Дашенькой.

- Ну, хорошо, хорошо, не будем говорить, - остановила его княгиня,

вспомнив про несчастную Долли..

- И прекрасно, и прощай!

И, перекрестив друг друга и поцеловавшись, но чувствуя, что каждый

остался при своем мнении, супруги разошлись.

Княгиня была сперва твердо уверена, что нынешний вечер решил судьбу

Кити и что не может быть сомнения в намерениях Вронского; но слова мужа

смутили ее.

И, вернувшись к себе, она, точно так же как и Кити, с ужасом пред

неизвестностью будущего, несколько раз повторила в душе: "Господи помилуй,

господи помилуй, господи помилуй!"

XVI

Вронский никогда не знал семейной жизни. Мать его была в молодости

блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности

после, много романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил

и был воспитан в Пажеском корпусе.

Выйдя очень молодым блестящим офицером из школы, он сразу попал в колею

богатых петербургских военных. Хотя он и ездил изредка в петербургский свет,

все любовные интересы его были вне света.

В Москве в первый раз он испытал, после роскошной и грубой

петербургской жизни, прелесть сближения со светскою милою и невинною

девушкой, которая полюбила его. Ему и в голову не приходило, чтобы могло

быть что-нибудь дурное в его отношениях к Кити. На балах он танцевал преиму-

щественно с нею; он ездил к ним в дом. Он говорил с нею то, что обыкновенно

говорят в свете, всякий вздор, но вздор, которому он невольно придавал

особенный для нее смысл. Несмотря на то, что он ничего не сказал ей такого,

чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал, что она все более и более

становилась в зависимость от него, и чем больше он это чувствовал, тем ему

было приятнее и его чувство к ней становилось нежнее. Он не знал, что его

образ действий относительно Кити имеет определенное название, что это есть

заманиванье барышень без намерения жениться и что это заманиванье есть один

из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми людьми, как он.

Ему казалось, что он первый открыл это удовольствие, и он наслаждался своим

открытием.

Если б он мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он

мог перенестись на точку зрения семьи и узнать, что Кити будет несчастна,

если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не

мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее

удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы

поверить тому, что он должен жениться.

Женитьба для него никогда не представлялась возможностью. Он не только

не любил семейной жизни, но в семье, и в особенности в муже, по тому общему

взгляду холостого мира, в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое,

враждебное, а всего более - смешное. Но хотя Вронский и не подозревал того,

что говорили родители, он, выйдя в этот вечер от Щербацких, почувствовал,

что та духовная тайная связь, которая существовала между ним и Кити,

утвердилась нынешний вечер так сильно, что надо предпринять что-то Но что

можно и что должно было предпринять, он не мог придумать.

"То и прелестно, - думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них,

как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и

оттого, что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее

к себе любовью, - то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но

мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций,

что нынче яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит. И как мило,

просто и, главное, доверчиво! Я сам себя чувствую лучше, чище. Я чувствую,

что у меня есть сердце и что есть во мне много хорошего. Эти милые

влюбленные глаза! Когда она сказала: и очень..."

"Ну так что ж? Ну и ничего. Мне хорошо, и ей хорошо".. И он задумался о

том, где ему окончить нынешний вечер.

Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. "Клуб? партия

безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Chateau de fleurs, там найду

Облонского, куплеты, cancan? Нет, надоело. Вот именно за то я люблю

Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой". Он прошел прямо в свой номер

у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел

положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.

XVII

На другой день, в 11 часов утра, Вронский выехал на станцию

Петербургской железной дороги встречать мать, и первое лицо, попавшееся ему

на ступеньках большой лестницы, был Облонский, ожидавший с этим же поездом

сестру.

- А! ваше сиятельство!- крикнул Облонский. - Ты за кем?

- Я за матушкой, - улыбаясь, как и все, кто встречался с Облонским,

отвечал Вронский, - пожимая ему руку, и вместе с ним взошел на лестницу. -

Она нынче должна быть из Петербурга.

- А я тебя ждал до двух часов. Куда же ты поехал от Щербацких?

- Домой, - отвечал Вронский. - Признаться, мне так было приятно вчера

после Щербацких, что никуда не хотелось.

- Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по

их глазам, - продекламировал Степан Аркадьич точно так же, как прежде

Левину.

Вронский улыбнулся с таким видом, что он не отрекается от этого, но

тотчас же переменил разговор. - А ты кого встречаешь? - спросил он.

- Я? я хорошенькую женщину, - сказал Облонский,

- Вот как!

- Honni soit qui mal y pense! Сестру Анну.

- Ах, это Каренину? - сказал Вронский.

- Ты ее, верно, знаешь?

- Кажется, знаю. Или нет... Право, не помню, - рассеянно отвечал

Вронский, смутно представляя себе при имени Карениной что-то чопорное и

скучное.

- Но Алексея Александровича, моего знаменитого зятя, верно, знаешь. Его

весь мир знает.

- То есть знаю по репутации и по виду. Знаю, что он умный, ученый,

божественный что-то... Но ты знаешь, это не в моей... not in my line, -

сказал Вронский.

- Да, он очень замечательный человек; немножко консерватор, но славный

человек, - заметил Степан Аркадьич, - славный человек.

- Ну, и тем лучше для него, - сказал Вронский улыбаясь. - А, ты здесь,

- обратился он к высокому старому лакею матери, стоявшему у двери, - войди

сюда.

Вронский в это последнее время, кроме общей для всех приятности Степана

Аркадьича, чувствовал себя привязанным к нему еще тем, что он в его

воображении соединялся с Кити.

- Ну что ж, в воскресенье сделаем ужин для дивы? - сказал он ему, с

улыбкой взяв его под руку.

- Непременно. Я сберу подписку. Ах, познакомился ты вчера с моим

приятелем Левиным? - спросил Степан Аркадьич.

- Как же. Но он что-то скоро уехал.

- Он славный малый, - продолжал Облонский. - Не правда ли?

- Я не знаю, - отвечал Вронский, - отчего это во всех москвичах,

разумеется исключая тех, с кем говорю, - шутливо вставил он, - есть что-то

резкое. Что-то они всь на дыбы становятся, сердятся, как будто всь хотят

дать почувствовать что-то...

- Есть это, правда, есть... - весело смеясь, сказал Степан Аркадьич.

- Что, скоро ли? - обратился Вронский к служащему.

- Поезд вышел, - отвечал служитель.

Приближение поезда все более и более обозначалось движением

приготовлений на станции, беганьем артельщиков, появлением жандармов и

служащих и подъездом встречающих. Сквозь морозный пар виднелись рабочие в

полушубках, в мягких валеных сапогах, переходившие через рельсы загибающихся

путей. Слышался свист паровика на дальних рельсах и передвижение чего-то

тяжелого.

- Нет, - сказал Степан Аркадьич, которому очень хотелось рассказать

Вронскому о намерениях Левина относительно Кити. - Нет, ты неверно оценил

моего Левина. Он очень нервный человек и бывает неприятен, правда, но зато

иногда он бывает очень мил. Это такая честная, правдивая натура, и сердце