Бумажный домик - Франсуаза Малле-Жорис

Церковь говорит это вместо нас, и как же умело она использует, Бог свидетель, этот отвратительный, этот бесчеловечный способ быть правым! И это как плевок в лицо Божие, плевок, за который у нас нет ни сил, ни права нести ответ, ибо мы не святые.

Плакаты

Мы не святые и считаем, что такое положение вещей, когда у человека остается один-единственный выход — стать святым, — невозможно, недопустимо. И поэтому мы расклеиваем плакаты, распространяем листовки и посещаем (иногда) митинги.

— Но как вся эта ваша деятельность сочетается с проповедью нищеты и отречения от благ мирских? — спрашивает наша приятельница Жанна, молоденькая, хорошенькая и к тому же как-то по-особому очаровательно «набожная», как говорили в старину.

Опять все та же проповедь «нищеты». Но в самом деле, раз есть «нищие духом», для которых не существует больше желания приобретать и чем-то владеть, разве нельзя достичь такой «нищеты» осуществлением определенных требований? Разве не ради удовлетворения основных потребностей: в жилье, в человеческих условиях труда и даже в машине, телевизоре или холодильнике — необходимо уничтожить эту жажду приобретательства? Но главное тут, оказывается, — «потолок», граница этой жажды иметь, за которой скрывается жажда быть. Кому не известны баловни судьбы, лихорадочно ищущие среди приманок, которые им предлагает наше общество, что-нибудь, чего они могли бы возжелать? Разве не очевидно, что за их безумием прячется страх, что им больше нечего будет желать, а в нашем мире это тоже нищета?

Ситуация чудовищная. Достичь предела в своих материальных желаниях или хотя бы знать, что они имеют предел, — для многих значит оказаться на краю пропасти, лицом к лицу с тайной бытия, с Богом. В этом причина духовного кризиса в странах, где уровень жизни относительно высок и где пытались каким-то образом установить этот «потолок». Я имею в виду, например, Швецию: статистика самоубийств здесь — самое убедительное доказательство того, как невыносима для человека эта встреча лицом к лицу с тайной бытия, к которой приводит полное удовлетворение всех естественных и разумных потребностей. Когда же в силу тяжелых материальных условий у людей появляется цель, требующая открытой немедленной борьбы, тогда самоубийств не бывает или они случаются крайне редко. Нищета должна быть побеждена. И мнимая бедность, наваждение бедности, создаваемое обществом потребления (ты беден, если у тебя нет приличного жилья и достаточного жалованья, ты вправе считать себя бедняком, не имея машины и холодильника, но общество потребления внушает тебе сознание бедности и тогда, когда у тебя нет цветного или панорамного телевизора, электрогриля, сада с ракушечным гротом, или бассейна, или ванны в стиле Людовика XVI — «потолка» тут не существует), — это наваждение должно быть уничтожено. Но уничтожить тяжелые условия существования, убрать преграды между человеком и тяжестью его бытия, лишить его всякого оправдания — значит совершить дело благое и одновременно жестокое. Заколдованный круг. Удовлетворив потребности, определив «потолок», общество неминуемо переживает мучительный кризис: истинные потребности удовлетворены, мнимые уничтожены, оправданий больше нет. Фаза очищения, как говорят мистики?

— В общем, хоть и другим путем, ты возвращаешься к тому же. Быть святым или не быть им, — говорит Жанна не без иронии.

— Возможно. Но я предпочитаю именно этот путь.

Польза

— Так значит, Иисусу Христу пришлось потрудиться всего каких-нибудь два или три года, — говорит Альберта.

— Но до этого он еще работал плотником, — говорит Полина.

Альберта. А потом его почти сразу же убили, поэтому у него не было времени сделать много.

Полина. Он прогуливался и рассказывал людям всякую всячину.

Альберта. А мог бы устроить столовые и раздавать суп, как это делал святой Венсан де Поль.

Венсан (нравоучительно). Не хлебом единым жив человек.

Я. Даже если создать много столовых и больниц, всех все равно не накормишь и не вылечишь.

Альберта. Что же, столовые вообще не нужны?

Я. Нужны, конечно, нужны, я только хочу сказать, что все относительно. Нельзя все уладить раз и навсегда. Надо соразмеряться с возможностями человека.

Альберта. Им надо просто взяться за дело всем вместе.

Полина. Кому им?

Альберта. Всем тем, кто хочет открыть столовые. По-моему, людей, которые хотят устроить столовые, ничуть не меньше, чем голодных.

Я. Может, и меньше. А может, они живут в разных местах, или не знают, как за это приняться, или не согласны в деталях.

Венсан. Вот-вот. Люди вечно не согласны друг с другом.

Альберта. Надо бы их заставить.

Я. Но если взять на себя право заставлять других людей творить добро, можно присвоить себе и право заставлять других людей творить зло.

Альберта. Да, но если их не заставлять, ничего не добьешься.

Венсан. Знаешь, кто ты? Диктатор.

Полина. Верно, верно. Она всегда хочет, чтобы я играла в ту игру, которая ей нравится.

Альберта. А тебе осточертело бы играть одной!

Полина. Тебе тоже!

Альберта. Я старше тебя!

Полина. Мне тоже скоро будет десять.

Альберта. Но я всегда буду на два года старше!

Полина разражается слезами.

— Это нечестно! — Но вдруг рыдания переходят в истерический хохот: — Так значит, ты умрешь раньше меня, и тут-то я тебя и догоню!

Альберта застывает с раскрытым ртом.

Венсан. Знаете, что, по-моему, относительно, — утруждать себя лечением людей, которые все равно рано или поздно умрут.

Я. Да, это так.

Полина. И все же лечить их надо, а то получится очень некрасиво.

Я. Несомненно! Людей надо лечить, кормить, обеспечить им приличное жилье, тогда они смогут думать о чем-нибудь другом, кроме еды и жилья.

Альберта. Так ты считаешь, что жизнь дана для того, чтобы размышлять?

Я. Вполне возможно. А ты как считаешь?

Полина. Я? Чтобы смеяться!

Я. Смеяться — значит радоваться, возносить хвалу мирозданию, говорить Богу, что жизнь не так уж плоха… Только не надо забывать, что есть люди, которым в эту самую минуту не до смеха.

Венсан. Значит, смех — это тоже относительно?

Я. Вот именно.

Альберта. А быть христианином — это не относительно?

Я. Относительно, с точки зрения того, что мы пытаемся делать. Не относительно в целом… то есть по отношению к Богу (я начинаю путаться).

Альберта. Не думаю, чтобы наши знакомые захотели стать христианами на наш манер.

Полина. Почему?

Альберта. Уж очень мы неорганизованные.

Я. Но христианин вовсе не обязан быть организованным.

Полина (без тени сомнения). Не обязан, не обязан!

Я (в смятении). Обрати внимание, что одно другому все же не мешает! Святой Августин говорил: «Возлюби ближнего и делай что пожелаешь».

Альберта. Очень удобно.

Я. Не так уж удобно любить каждого.

Альберта (умиротворенно). Значит, я хорошая христианка, я всех люблю, даже Полетту, знаешь, девочку, которая лучше меня играет на пианино, и мадам Р. (учительница музыки) ее все время хвалит.

Венсан. Мама тоже хорошая христианка. Она любит нас, а мы делаем что пожелаем.

Поэтические вечера. Воспитание

Наши поэтические вечера, как мы их торжественно именуем, требуют основательной подготовки. Необходимы: апельсиновое печенье и пряники, имбирные галеты и леденцы; или же американское печенье «пальчики в шоколаде» («гвоздь программы», как говорит Полина) и еще кока-кола или, скажем, смородиновый напиток, большая свеча в подсвечнике и такое удачное стечение обстоятельств, когда все пребывают в мирном расположении духа, — короче, чтобы насладиться поэзией, нам требуется очень многое. И все же примерно раз в две недели эти условия бывают соблюдены. Тогда мы все забираемся ко мне на кровать, на этот необъятный плот, потрепанный бурями, но все еще остающийся на плаву.

Иногда для начала мы беседуем, углубляясь в мировые проблемы. Иногда, в канун праздников, читаем Библию, но чаще всего начинаем прямо с любимых поэтов, демонстрируя весьма разнородные вкусы и пристрастия. Даниэль, у которого красивый звучный голос, неизменно верен Гюго. Мы слушаем затаив дыхание.

Жак любит что-нибудь более саркастическое, он читает Сандрара. Альберта без ума от Арагона, а Венсан декламирует с изяществом, которое меня восхищает, китайских поэтов в переводе Клоделя. Полина заявляет: