Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз - Влад Колчин

Когда я познакомил с ним Злату, она сказала: «Я понимаю, почему к нему из города приезжают молодые женщины».

Как-то раз к его дому подъехал дорогой джип с «крутыми» внутри. Доброжелательный хозяин вышел встретить незваных гостей.

– Дед, мы видим у тебя тут баня без нас стынет. Слушай сюда. Мы к тебе будем с бабами отдыхать ездить, а ты нам будешь ее топить и ждать нас. Если все правильно будет, то и мы тебе все правильно сделаем.

Виталий Константинович раньше и не думал предполагать, что до этого дня у него в жизни все неправильно было, и очень тому удивился. Но I не до конца.

Попросив молодых людей подождать, он зашел в дом, но быстро вернулся. С карабином. Передернув затвор, он произнес, показывая пять растопыренных пальцев:

– Здесь пять патронов.

Сосчитав указательным пальцем присутствующих, продолжил:

– Вас четверо.

Кивнув в сторону леса, добавил фрагмент экскурсии по местности:

– Там озеро для вашего автомобиля.

И чуть наклонившись к открытому окну и наведя в сторону туристов ствол, добавил шепотом:

– И у меня еще один останется.

«Гости» уехали сразу, как только хозяин закончил говорить.

Этот случай ярко характеризует Виталия Константиновича, не считая умения выпивать огромное количество водки и при этом не пьянеть.

Именно к нему я приезжал после каждого очередного обострения, которые случались все чаще.

Он выходил ко мне на встречу после единичного, громогласного «гав», издаваемого Грандом, мы обнимались, и он говорил свое обычное: «Отдыхай».

Здесь не принято было расспрашивать и попусту говорить. Константиныч любил меня, а Гранд любил всех, кого любил хозяин.

Следующая атака болезни пришлась на второй глаз. Проснувшись в одно утро, я обнаружил, что левый глаз не видит. В больницу я не пошел. Что мне предстоит пройти в этом случае, я уже знал.

Часто бывает, что людям сложно найти свое место в жизни. Я в тот момент свое место знал. И собрав наскоро рюкзак, я направился на Финляндский вокзал.

С трудом разбирая дорогу поврежденным ранее, но оставшимся глазом, я все-таки добрался до спасительного леса. Каждое дерево, каждая травинка, каждый глоток чистого воздуха здесь мне давали ощущение дома.

Скинув рюкзак, я начал растягиваться. Нужно было разработать мышцы и продышаться.

Но в тот момент, когда я поднял руки вверх и начал вытягиваться – потерял сознание и плашмя упал на спину. Когда очнулся, обнаружил торчащий из земли в сантиметре от моей головы булыжник.

«Хранит Ангел», – прокомментировала первая возникшая в голове мысль. Ну, а может, это и был сам Ангел, точно я не понял.

Поднявшись, я помню, как улыбнулся от осознания того, что я не один, и направился к озеру.

Никогда ранее я не задумывался о том, что обрести ощущение абсолютного счастья, можно просто ныряя нагишом в лесное озеро. Счастье от понимания, что Бог рядом, вокруг, во всем. В него даже не требуется верить. Достаточно верить своим глазам, ушам, чувствам, вдыхая запахи земли, травы, деревьев. А здесь это так просто! Просыпаясь в фанерном вагончике, заросшем травой по самую крышу, отхлебнув из ковша колодезной воды и занимаясь йогой под первыми лучами солнца, я буквально воскресал.

Если у тебя такого места нет, дружище, то я не знаю, как ты спасаешься от болезней, проблем, досадных заблуждений, которые тебя окружают в повседневной городской жизни.

Не панацея, конечно… Кстати, почему нет? Как раз, возможно, что это она!

К этому времени сочувствующие родственники легендарного шпиона уже оставили мое бренное тело в покое. Это случилось сразу после того, как по результатам магнитно-резонансной томографии я им не подошел. Показания гласили о том, что заработать шпионам на мне, в данное время не придется, и все ушли в подполье, до лучших, а применительно ко мне – до худших времен.

Однажды мы с Вовкой ночевали у Виталия Константиновича в доме. Я проснулся ночью от Вовкиного бормотания.

– Сорок пять. Чего добился? Ну, детей вырастил, квартиру купил. И все? А как все начиналось…

«Ого, Влад, – подумал я, – да ты счастливый…»

Вскоре Вовка умер.

«Смерть всегда причину найдет», – говорил мой дед. Когда Вовку хоронили, аплодировали ему в последний раз. Друзей на похороны собралось много, и аплодисменты были бурными. А после на поминках в малом зале джазовой Филармонии долго обескуражено молчали. Никто не играл. В углу одиноко стояли барабаны, за которыми совсем недавно сидел мой друг, барабанщик Владимир Туник.

17. Одиночество. (Ab)

Зрение частично восстановилось.

Отношения со Златой заканчивались.

Каждая болезнь, помимо физической боли, воздействует на больного путем изменений в ментальности, психоэмоционального состояния и, конечно же, приоритетов. На это не достаточно часто обращают внимание, как больные, так и те, кто пытается им помочь. Может это хорошая отговорка для больных, в моменты нанесения обид близким, но как бы то ни было, это так.

Болезнь делала меня раздражительным, более нетерпимым, а местами просто злым от ощущения безысходности. Почти каждый день температура тела держалась на отметке 36,9 градусов.

Три десятых градуса и ожидание следующего обострения выматывали не только физически, но и эмоционально.

Да, это когда ваш близкий человек простудился, можно вместе с простывшим смеяться над его детскими капризами, пичкая его горькими микстурами. Но когда больной не выздоравливает в течение нескольких лет, и микстур, ведущих к выздоровлению, не существует – капризы перерастают в нечто другое. Иногда даже смех становится злым.

Я с сарказмом начал относиться к попыткам Златы мне помочь. Уже не говоря о недостатке внимания, которое так необходимо любой женщине. Я видел, что она старается, как может, но поделать с собой ничего не мог. И понимая, что теряю ее, наблюдал за происходящим как овощ.

Знакомая картина, мои суицидальные друзья?!

Хорошо, что среди вас таких нет.

Она стала чаще обижаться. Дошло до того, что она спросила:

– А ты вообще меня любишь?

Я не мог ей врать.

– Давай сейчас не будем, – отрицательно прозвучало ей в ответ. И это была горькая правда. Раньше и вопроса такого не возникало. На протяжении последнего года мы отдалялись друг от друга, и теперь были совсем далеко.

Еще после выписки меня из больницы, поняв, что болезнь на сегодняшний день неизлечима, Злата бросилась на поиски врачевательницы, занимающейся народной медициной. И нашла.

Женщину экстрасенса звали Аида.

– Я тебя маленьким вижу. Лет пять-шесть тебе.

Ты тогда заболел, а не сейчас.

Я никогда раньше не думал о том, что между болезнью и детской психологической травмой возможна связь. Но как будто пазлы начали складываться совершенно неожиданным образом.

Я начал ездить к ней и, что бы ни говорили скептики, после каждого сеанса мне становилось на какое-то, пусть короткое время, но легче.

Мне казалось, что после этого шага Злата сложила с себя участие в лечении моей болезни.

Я чувствовал себя один на один с моей проблемой.

Со временем, пропасть между нами увеличивалась.

И она ушла. Она не могла не уйти.

Я молчал. Я был не против. Я все понимал.

Впоследствии мы встречались несколько раз. Скучали друг по другу в разлуке, но быть вместе уже не могли.

«Разве не ясно?»

1.Что сход лавины,Щелчок замка за твоею спиной.Как же не тает лед на твоем лице?Притихло сердце,В готовности разорвать мою грудь,Будет прыгать по улице.Крошится камень,Горя за пазухою от стыда,Что же могло остаться живого там!И губы даром,И к небу – словно гвоздями язык.A-а! Без сердца странно так дышится.

2.Из этой боли.Родится новое сердце мое,Вскоре, вырастет без труда,Таким огромным,Что ты услышишь биенье его,Всюду, по всей земле, где бы ни была.

Припев:Разве не ясно, что эти стихи не тебе?Белых чернил не нашлось, были цвета бордо.Разве не ясно, что эти цветы обо мне?И не зову, просто нравится имя твое.

И в который раз мне помогала выживать музыка.

Я писал. Много. Писал и выбрасывал в мусорное ведро, оставляя одну песню из, наверное, десяти.

Но те песни, которые оставались, теперь я захотел услышать в своей аранжировке, качественно записанными в профессиональной студии. Мне было о чем сказать, и я решился писать альбом.

А дальше нужно было собирать музыкантов, репетировать, покупать студийное время и работать. На все это нужны были деньги. На заработанное джазом можно было кормиться, но чтобы записывать свою музыку… Сейчас я удивляюсь тому, как я выкручивался. Бог помогал. Другого объяснения я придумать не могу.

Мне сделали предложение играть четыре раза в неделю в одном из дорогих клубов за приличный гонорар. Эти деньги в основном и шли на оплату студийного времени.