Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз - Влад Колчин

Казалось, жизнь моя вскоре станет еще интереснее.

И вскоре она стала интереснее. Бог пестро раскрасил этот мир.

Я проснулся приблизительно в обеденное время после обычного ночного джем-сейшена. Играли до утра. Пристрастием к алкоголю я никогда не отличался, и выпито было этой ночью не больше пятидесяти граммов коньяку с чашкой кофе. Не думаю, что это могло стать причиной того состояния, в котором я проснулся.

Я попытался встать с постели и тут же присел обратно, ощутив сильную слабость во всем теле. Моя голова как будто находилась в центрифуге, перед глазами все плыло. Возникло ощущение стянутости кожи. Грудь, ноги, руки словно были обернуты целлофаном. Я попытался объяснить это состояние Злате и увидел в ее глазах удивление и непонимание. Да и как это можно было понимать! Я и сам описать всего этого толком не мог.

Было ясно, что это то же самое, что со мной уже случалось ранее, но теперь это было в более тяжелой форме. Злата посочувствовала, как могла, и, посоветовав сходить к врачу, удалилась. Ее можно было понять. Вам часто говорят, что у ваших близких или друзей кружится голова? И что вы советуете? Вот и она не понимала. А объяснить было невозможно.

Полежав еще немного, я встал, принял душ и расходился. И мы продолжали жить дальше. Со временем я привык жить и с этим.

Прошел год, прежде чем нарастающая слабость заставила меня все же пойти к врачу.

На приеме у пожилой женщины-невропатолога при попытке объяснить причину, по которой я пришел, она попросту на меня накричала. По своей дремучести в медицине, я нечаянно назвал онемение конечностей анемией.

– Какая еще анемия!? – кричала доктор. – Все доктора, ну и лечитесь сами, если каждый диагност!

И раздраженно стуча мне по почкам, спрашивала таким же раздраженным голосом:

– Здесь больно? А здесь? А здесь?

И написав направление на рентген, уставилась в окно, погрузившись в свои несомненно тяжкие мысли.

Так начались походы по врачам. Они длились до тех пор, пока мне не надоело выслушивать постоянное хамство, платить работникам «бесплатной» медицины в «лапу» за анализы. Получая талон со временем приема, сидеть в очередях с ругающимися бабушками и так далее и тому подобное. Ну, наши больные знают: чтобы болеть, особенно нервными заболеваниями, нужны очень крепкие нервы.

Но были вещи, которые меня действительно поддерживали. Это музыка, тренажерный зал, который я не без труда, но все-же посещал и, конечно же, Злата.

Состояние медленно, но верно ухудшалось. Появилась быстрая утомляемость. По утрам мне хватало пятнадцати минут бодрствования, чтобы почувствовать себя уставшим, и я искал место, куда бы можно было прилечь.

Я то и дело обнаруживал у себя новые обострения неизвестной мне болезни. Время от времени возникали свежие зоны онемения на теле. У меня сводило мышцы шеи, рук, ног. Все это намазывалось разными мазями. Отпускало, но уже не до конца.

Со времен службы в военном оркестре я перестал писать песни. Но неожиданно такая потребность вернулась. Я не знаю, что послужило толчком к этому. Может мое физическое состояние, может любовь к девушке, которая теперь была моей женой. А может быть все вместе.

Как бы то ни было, я начал снова придумывать их.

Я писал буквально в захлеб. Иногда, за ночь по две. Сейчас я удивляюсь такой творческой плодовитости. Казалось, сочинительство песен берет реванш за несколько лет молчания.

Что? Вам не хватает секса? Ах, да! Я чуть было не забыл. Во времена триллеров, экшенов и блог-бастеров, в каждой подобной истории он должен присутствовать. Хм… Даже не знаю с чего начать…

Может… Когда она глубоко за полночь сонливо трет глазки, ты берешь гитару и идешь на кухню. И раскрывая чистую нотную тетрадь, знаешь – она будет засыпать под мягкие звуки нейлоновых струн, чуть слышно расплывающихся по вашему уютному дому. Когда ты чувствуешь, как со звучанием первого аккорда ее дыхание становиться ровным, входя в резонанс с вибрацией струн. А когда начинаешь записывать в ноты первую музыкальную фразу, шурша карандашом по чистой, пахнущей свежестью бумаге – она уже спит. Ты извлекаешь звуки тихо, чтобы не потревожить ее сон, но заканчивая работу, испытываешь возбуждение от желания скорее спеть ей новую песню. И сомневаясь – достойна ли эта песня пробуждения той, ради которой старался, ты крадешься в комнату, как кот. Бесшумно открываешь дверь и долго стоишь у кровати, любуясь спящей красавицей.

Что ей снилось, когда она слышала сквозь сон, как скользят по струнам пальцы человека, который любит ее?

И в этот момент она просыпается. Садится на кровати, закутавшись в одеяло, и молча устремляет на тебя внимательный, ясный взгляд, как будто говоря этим: «Ну, я готова это услышать». И ты поешь ей песню, зная, что между вами только музыка и одеяло. И это одеяло срывается с нее в тот самый момент, когда перестает звучать последний аккорд. А потом вы долго не можете насытиться друг другом, словно были в разлуке длинною в несколько жизней. И засыпаете под шум первых вышедших на свои маршруты троллейбусов.

Где они эти песни? Я писал и выбрасывал их на утро, чтобы через несколько дней, а точнее – ночей, сочинять снова.

Интерес к джазу не то что начал угасать, но отошел на второй план. Я загорелся своими песнями.

В состоянии болезни многие вещи, на которые прежде не обращал внимания, стали восприниматься острее. Время сжималось, я понимал: чтобы я ни делал теперь, а тем более, какую бы музыку я ни играл, в нее нужно верить. Ничего наполовину. Все до конца.

Не помню, когда и кому из музыкантов первому я показал одну из своих песен.

– Давай сыграем, – услышал я в ответ.

И мы сыграли. И потом еще. И начали собираться на репетиции и делать программу. Это был совсем не джаз, но в то же время джазовые интонации из моей музыки не уходили. Чем дальше, тем больше у меня просыпался азарт к этому.

Отныне джаз стал для меня возможностью заработать и доказать, но уже не другим, а себе, что я могу выходить на джем как полноценный человек. Что я могу играть темы Чарли Паркера, Джона Колтрейна и других великих музыкантов, как и раньше. Внешне никому не было видно, что мне тяжело, и я плохо себя чувствую. И даже более того, на джемах я улыбался и подтрунивал над теми музыкантами, которые вели себя не так. Да, это было вызывающе, но у меня не было возможности разбираться в чужих, как правило, надуманных проблемах.

Однажды я вернулся с полдороги домой, идя на джем-сейшн в джаз-клуб «Квадрат». В тот вечер мне было физически трудно дойти.

Такие дни были и еще. Много.

15. Диагноз. (Б)

– Ну, крякни что-нибудь великое в космос.

– Хрю…

И вот настало еще одно утро, принесшее очередной сюрприз. Открыв глаза, я обнаружил, что правый глаз не видит. Только тонкая полоска света по краям. Одноглазым дошел до больницы, где меня и госпитализировали.

В палате на шесть человек пахло так, как будто это палата на шесть человек. И все бы ничего, к ночному запаху из шести человек еще можно привыкнуть, особенно если ты спишь. Если бы не сосед – дед. У деда не было ноги, но был горшок. А на ужин в столовой была гороховая каша. Ну о чем здесь рассказывать…

На процедуры, а именно – на уколы в глаз, больные заходили по одному и рассаживались на кушетки, как воробьи на ветки. С виду это походило на приготовление к маленькому концерту-квартирнику.

Ничто не нарушало тишину трепетного ожидания, пока на авансцену не выходил врач в резиновых перчатках. Медсестра подавала ему шприцы, заботливо выложенные на железной тарелке, которую она держала в руке. Больных в процедурном кабинете было человек пятнадцать, и сама процедура напоминала собой конвейер. Быстро и умело, набитой рукой доктор втыкал иглы в глаза больным.

«Ну, теперь-то, обследуют и поставят диагноз» – думалось мне.

И через пару недель почти ежедневных обследований, разбавляемых процедурами, – поставили.

Меня попросили зайти в кабинет к заведующему отделением.

– У Вас подозрение на серьезное заболевание, – начал доктор. – Рассеянный склероз. Болезнь еще до конца не изучена. Пугаться не стоит, но учитывать, что заболевание серьезное, необходимо. Главное, не падать духом и не отчаиваться, с этим живут. Наука не стоит на месте, и то, что еще год назад звучало приговором, сегодня уже лечится. Если соблюдать некоторые необходимые правила…

И так далее и тому подобное…

В конце беседы он аккуратно подвел к тому, что болезнь на сегодняшний день неизлечима, но тормозить ее развитие, то есть поддерживать в состоянии ремиссии – реально. Что прожить с ней можно до ста лет, вопрос в качестве жизни. Функциональность организма можно поддерживать на высоком уровне, если соблюдать ряд правил.

– Мы переведем вас на отделение неврологии, дальше они Вас будут обследовать.

Временная, частичная потеря зрения – это частый симптом первой стадии заболевания.