Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

в печи горит, на ней чайник еще не весь выкипел, а Алешки нет нигде. Кинулись искать: стреляли, звали, огонь палили, собак по следу пускали – все без толку. И следа не сыскалось. Еще про Илью Некрысова вспомнили: как нарвался он зимой на шатуна, да ружьишко дрянное шомпольное подвело. Выстрелил – да не наповал. Медведь сгреб охотника да когтями всю кожу с головы от затылка до подбородка и спустил. Потом бросил Илью и сам подыхать пошел. Так их потом и нашли окоченевших, одного подле другого. Может, и Степка на шатуна наскочил, того, что на островах доярок пугал, – оттуда до Половинки рукой подать. Известно: медведю избу стеречь не надо, куда захотел, туда и подался. Сегодня у мальчишек облас раздавил, завтра у доярок молоко выпил, а на закуску Степана сграбастал. И пропажу Иванова обласа медведю мужики приписали: обозлился зверь против лодок. Стреляли-то в него с катера – он и запомнил. С тех пор всякий раз возле лодок крутится. Ночью на Половинке его костром, лаем да пальбой отпугнули, он к реке свернул да облас и спихнул от злости, а может, и сам в нем уплыл, как медведи на бревне плавают. Так между собой порассудили таежнички на магазинной завалинке. А что Тольчишка Белов про след от сапога твердит, так это оттого, что молод еще и зелен, ни на одной зимовке не бывал и не дорос еще с охотниками спорить. Если и был след – то только Степанов, и медведь его скараулил. А спорить со стариками не надо: с магазинного крыльца вообще виднее.

Однако разговоры разговорами, а искать лесника собрались, и за Андреем пришли: заводи Степанову моторку, раз умеешь, да показывай, где и как. День и проболтались по Неге. Облазили все берега, осмотрели тайгу вокруг ночевки, стреляли, кричали, затоптали все следы и никого и ничего не нашли.

По возвращении Пашка-сельсоветчик отбил телеграмму в районную милицию: «Исполнении служебных обязанностей пропал бесследно лесник Батурин. Предполагаю теракт. Депутат сельсовета Нулевой».

– Так быстрее явятся, – пояснил он Геле. – На то и милиция, чтобы искать, а нам не до Степана: надо весь лишний скот от населения в колхоз оприходовать.

Дело в том, что в колхоз поступило строжайшее указание района взять на учет весь личный скот на подворье колхозников и в особенности остальных селян, с тем чтобы выявленные сверх директивно установленного норматива излишки поголовья в неукоснительном порядке принять для выполнения плана мясопоставок. Советское правительство во главе с «нашим дорогим Никитой Сергеевичем» пыталось одним махом разрешить проблему питания. В первую очередь украсили городские заборы транспарантами вроде: «Товарищ! Семилетка началась! Что ты сделал для увеличения производства мяса в стране?» Полотна и краски для плакатов не жалели. Тем более не жалели денег на командировочные для уполномоченных по заготовкам, как не жалели и самих уполномоченных, недостаточно ретиво исполнявших указания партии. И уж разумеется, не жалели селян, которые, не успев вздохнуть после отмены грабительских налогов, успели, однако, завести кое-какую личную скотинку, чем вступили вразрез с линией партии, направленной на преодоление частнособственнических инстинктов. «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», – вещал с киноэкранов и газетных полос упитанный вождь партии. Понятно, что в коммунизм с личным хозяйством не попрешь – там все наше, все общее, как в раю или аду – одинаково. А потому колхозничков снова начали перестраивать на иной лад. Местами колхозы просто-напросто переименовали в совхозы, росчерком начальственного пера переделав крестьян в наемных сельхозрабочих и лишив их даже иллюзии собственности на землю. В обмен бывшие хозяева получили гарантированную – за счет госдотаций – и независящую от урожая зарплату, восьмичасовой рабочий день и обязательный выходной, пусть даже в разгар страды. Однако, вопреки прогнозам экономистов, производительность труда в общественном секторе сельского хозяйства после нововведений отнюдь не возросла. И тогда на самом верху грянули молнии и на головы теоретиков спустились тучи опалы. Срочно сыскали громоотвод – того же крестьянина, который, чтобы не умереть с голоду, из последних силенок лихорадочно цеплялся за свое урезанное хозяйство – огород, коровок, поросят, – отдавая ему вечернее и ночное время.

Ура! – доложили наверх ученые. – Причина найдена: потому слабо шевелится колхозник за эфемерные трудодни, что увяз в личном хозяйстве и кормится от наделов своих. Вот если урезать ему эту возможность, чтобы не жировал и не уклонялся от коллективной повинности трудиться на светлое будущее... В светлом будущем крестьянину не придется выращивать скот, заготавливать корма для личного поголовья: он сможет взять и молоко и мясо в совхозной кладовой, а масло и яйца в сельской лавочке. Вот тогда грядет всеобщая благодать и изобилие. В правительстве и самом боготворимом ЦК идея УРЕЗАТЬ нашла не то чтобы поддержку и понимание, а просто очаровала и захватила. «Урезать!» – последовала команда вниз. И нижестоящие по рангу ревностно бросились урезать еще недорезанное. Личные огороды и приусадебные участки колхозников и рабочих совхозов – урезали. Общественные выпаса и покосы – урезали. Хотели одним махом урезать и личное рогатое и хрюкающее поголовье – сорвалось. По задуманному плану ликвидации личных хозяйств предполагалось, что после первых двух урезаний частник добровольно и легко пойдет на третье и с песней о партии отведет свою любимую Буренку или Милку на забойный пункт, чтобы с думой о партии, а не о личном подворье включиться в интенсификацию общественного производства. Ан нет. Не поспешили несознательные частники расстаться со своими кормилицами, не вняли жарким призывам отдать последнюю животинку на общественный стол – свой рот на дороге.

Между тем в ожидании изобилия неблагодарные города роптали и даже волновались. В вечно голодном Свердловске на пьедестал гегемона революции какие-то диссиденты наклеили листовку: «Водка стоит двадцать семь, сала-масла нет совсем. Ты, Володя, поднимись и с Никитой разберись». Володя на призыв не поднялся. Тогда поднялись рабочие Новочеркасска. Против голодных кинули танки и отборные части войск. Пламя залили кровью, а милиция и госбезопасность снова стали службами значимыми. И пошли разборки: поэтов и тунеядцев, как агентов империализма, – на целину! В Братск! В тундру! К черту на кулички! Куда угодно, лишь бы дальше от центра. И в этой акции преуспели многажды.

Тем не менее от голодных городов ожидать можно было всякого, а потому дешевле обошлось бы их немного подкормить, хотя бы