Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

на старом кладбище хант и вовсе осерчал: две плахи с крайней могилы оказались сорванными, и совсем недавно, – царапины на гвоздях потускнеть не успели.

– Это не мы, дедушка! – поспешили оправдаться ребята. – У нас при себе топора не было!

Кыкин и сам знал, что не они, но, прилаживая доски на место, долго бурчал по-хантыйски – наверное, ругался, а может, молился своим богам.

Из-за плеча Кыкина можно было заглянуть внутрь гробницы – ничего там особенного не оказалось, кроме сломанных лыж, сопревших пимов да обрывков сетей поверх старой нарты. Такое-то богатство незачем и заколачивать – никто не позарится.

– Скорей уходить надо, – объявил по окончании работы старик. – Духи теперь шибко сердитые стали, беда. Домой айда.

– Старики ханты говорят, что у каждого живого на земле есть двойник – его тень. И если человек умрет, то тень остается бродить по земле и вредить людям, как может, – прошептал Андрею на ухо Толя. – Кто знает – может, и правда.

– Жаль, не подвернулся мне этот двойник, – усмехнулся Андрей. – Влепил бы я ему из двух стволов, чтоб по ночам не маячил и чужих лодок не крал. Намаемся на обратной дороге: черт бы не ходил по этим буеракам, то завал, то болото.

– Одно слово – тайга, – устало подтвердил Толян.

Долго брели кромкой обрыва, спотыкаясь о корни и валежины. Частые распадки прорезали обрыв до реки и вынуждали спускаться до подножия яра, а потом снова подниматься на кручу. Временами путь преграждал плотный, как частокол, подлесок, и его приходилось обходить далеко, петляя. Все молчали. Только ронжа-кедровка неотступно по пятам преследовала и надтреснуто оповещала лес о непрошеных чужаках, да изредка вырывались из-под ног рябчики, нервируя Моряка. Усталость наполняла тело, ружье терло плечо. Кыкин насупился и уже не пел дорожных песен. Один Моряк чувствовал себя распрекрасно – надолго убегал в чащу, кого-то там гонял, оглашая лаем тайгу, и, возвращаясь, недоуменно заглядывал в глаза: что же вы!

На болотине отвыкший на рыбалке от долгой ходьбы Кыкин вдруг оступился и растянулся между кочек, обдав спутников грязными брызгами. Протянутую Андреем руку не принял и заругался, отряхиваясь:

– Анкен туес! Нигде остяку нет удачи – хоть совсем пропадай. Городские таежнику житья не дают. В реке – керосин, в сограх пожары, кедровники – рубят, снасти – моторами рвут. И все воруют, даже до родовых могил добрались. Однако маленько учить икспидицию надо, как в тайге жить...

– Иван-ике, а я причем? – обиделся Андрей.

– Причем и все чужаки, – отрубил Кыкин. – Ты в тайгу летом пошел, а зачем собаку взял? Чтобы птенцов давить, норки раскапывать, молодняк гонять? А ружьем зачем баловал, наугад стрелял, шайтана дразнил? И к старым могилам ходил – духов растревожил. Худой ты парень, не любит тебя тайга, не ходи в нее больше совсем – иначе беда. Первый раз пошел – облас хромой медведь сломал, самого чуть не задрал. Другой раз пошел – другой облас шайтан угнал. Если еще пойдешь – можешь и не вернуться. Дома сиди, с русскими. А по остяцкой тропе не ступай – нет тебе на ней удачи, не промысловый ты. И учить тебя – не научить, поздно. Коли ты в городе не пригодился, то в тайге тебе и подавно места нет. Живи, паря, в поселке.

Андрей хотел было оскорбиться, но Толян одернул приятеля: «Не связывайся».

Под полуденным солнцем рубаха липнет к потным лопаткам, надоеда-ронжа долбит по мозгам своей трескотней. Жара изнуряет. Даже Моряк высунул язык и перестал реагировать на взрывающих тишину почти под самым его носом рябчиков. Андрей уже с неохотой нес свою двустволку и размышлял о преимуществах легкой одностволки и о том, что парит, очевидно, к грозе, и если она разразится, то укрытия не найти, а потому лучше шагать и шагать.

Минуя очередной распадок, вышли к реке, чтобы попить и освежиться. От реки веяло свежестью и прохладой. Над безмятежной водой далеко за островами на Оби чадил трубой пароход, а на другом берегу сквозь голубую дымку зеленели бархатные луга.

– Искупаемся? – предложил другу Толян, глядя при этом на Кыкина.

– Купайтесь маленько, – разрешил тот. – Все равно чай варить надо.

Что-что, а плавать Андрей умел превосходно. Раскидав по песку одежду, он умело погрузился в желтую воду и поплыл кролем, шумно выдыхая воду. Сзади отчаянно молотил воду Толян. Вскоре, убедившись, что догнать Андрея не удастся, Толян сделал вид, что этого никогда и не хотел, перевернулся на спину и, отдыхая, оглядел с воды берег. Желтый, как российский сыр, в отверстиях стрижиных нор, обрыв возвышался над узким пляжем у подножия, где среди упавших с кручи деревьев хлопотал над чайником Кыкин. А чуть поодаль от него вверх по Неге из-за нагромождения коряг чернела корма знакомой моторки.

– Батурина лодка! – заорал во всю глотку Толян. – Иван, гляди, за мысом Батурина моторка стоит!

Кыкин, осмотрев лодку, не обрадовался, в отличие от мальчишек.

– Худо дело, – объяснил он ребятам. – Куда-то девался Степка, неладно с ним – однако пропал.

И верно: не бросают так на берегу лодок без привязи. Похоже, что ее прибило к коряге течением еще дней семь назад, когда вода только-только падать начала. А теперь лодка уже до половины обсохла на песке и следов вокруг нет. Семь дней назад берег мокрый был – следы бы глубокие остались. И приставать леснику здесь незачем: прямо над головой крутояр – медведь не выскочит. А сверху по кромке такая чащоба, что и не подступишься. Потому и прошли они верхом мимо, не заметив лодки, – такое здесь место, что только с воды ее