Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

«Бенони, сын Регины, от Драмсона. Самец, родился 5 октября 1843 года. Хорош собой, приучен к дому, обучен ремеслу домашнего слуги. Волосы длинные, черные, курчавые. Нрав добрый. Большая доля человеческой крови от матери, негритянки на одну восьмую. Кровь племен хауса, ялофф, доля человеческой от отца. Примечание: данный самец не подлежит продаже, так как предназначен для разведения в Фалконхерсте».

Будь ты проклят, Хаммонд Максвелл! Выходит, раньше ты не предполагал продавать Бенони? Вот, значит, как можно доверять твоему слову! Нет, Бенони не продадут, она позаботится об этом. Она порылась в ящике стола и нашла бланк, подобный тем, которые Хаммонд использовал для деловых писем и счетов. Замысловатая шапка изображала слово «Фалконхерст», факсимиле подписи Максвелла придавало любому содержанию официальную силу. План Регины заключался в том, чтобы заручиться документом вполне определенного содержания, хотя вполне могло случиться так, что он им не понадобится. Она окунула перо в чернильницу и красиво вывела, уповая на то, что подобные документы составляются именно таким слогом:

«К сведению заинтересованных лиц.

Регина, пожизненно выполняющая обязанности прислуги при мистере и миссис Хаммонд Максвелл, с плантации Фалконхерст, близ Бенсона, Алабама, едет с моего согласия вместе с сыном Бенони в Цинциннати, Огайо, к моей сестре миссис Мартин Оукс.

Миссис Хаммонд Максвелл»

Она перечитала написанное. Оставалось гадать, так ли должен выглядеть проездной документ, однако она ориентировалась на аналогичный пропуск, выписанный ей в свое время самой Августой, когда она ездила в Новый Орлеан, чтобы встретить миссис Софи с детьми. Ей казалось, что она правильно воспроизвела содержание. Лучше было бы не прибегать к поддельному пропуску, однако иметь его при себе казалось надежнее. Еще раз прочитав пропуск и поставив точки над «i» в слове «Цинциннати», она сложила письмо и положила его в конверт. Теперь можно было вернуться к Нептуну.

Как мало она узнала о нем из племенной книги! Он родился в результате соития неких Падди и Эрмины. Как знать, нравилась Эрмина Падди или их спаривание было чистой рутиной? Значение имел только результат — появление ребенка мужского пола по имени Нептун; впрочем, кто же называл его ребенком? Новорожденного называли сосунком или пометом, теперь же, став взрослым, он именовался самцом. Никому не известный Падди был ему не отцом, а просто производителем, а Эрмина, его мать, выносившая его в своем чреве, — самкой. Нептун не знал своих родителей, а они не знали своего ребенка. Его забрали у женщины, произведшей его на свет, после недели-другой кормления грудью. Его спаривали, как зверя, а теперь, как зверя, продавали. Даже Бенони, в жилах которого текла «человечья» кровь, был всего лишь животным, да и она, в которой негритянской крови осталось так мало, что это почти не сказывалось на ее внешности, все равно оставалась животным, хотя ей было известно, что по отцовской линии она приходится родственницей семейству из Луизианы с весьма звучной фамилией. Какое это имеет значение? Если Хаммонд, прогневавшись, примет решение продать ее, она мигом окажется на аукционном помосте вместе с темнокожими сестрами. О, как она его ненавидела, какой сладостной представлялась ей грядущая месть!

Вернувшись, Августа застала Регину за тщательным переписыванием племенной книги. Покончив с Нептуном, горничная перешла к Тэду, произведенному Селестиной от Руфа, а потом к Ролло, возникшему от мимолетного соития Ганнибала и Этти. Она как раз взялась за Захарию, от Себастьяна и Флоры, когда к ней подошла Августа.

— Я сама закончу. Ступай, сделай Хаммонду пунш. Он как раз возвращается, причем сильно расстроенный. Не упоминай ему про Бенони. Возможно, по прошествии нескольких дней я смогу его переубедить.

Регина знала, что это — просто слова, свидетельствующие разве что о попытке хозяйки казаться добросердечной. В сложившейся ситуации Августа была так же беспомощна, как и она сама.

— Слушаюсь, миссис Августа, мэм.

Регина встала и вышла. Она больше не брела с поникшей головой, ибо ее вдохновляла вновь обретенная решимость. Бенони не будет продан! В кухне она, не обращая внимания на Лукрецию Борджиа, приложившую руку к случившемуся, смешала в предпочитаемой Хаммондом пропорции кукурузную водку, патоку и горячую воду, водрузила бокал на серебряный поднос и понесла через весь дом в кабинет.

При ее появлении Хаммонд не поднял головы, чему она была только рада: ей не хотелось встречаться с ним взглядом, к тому же ей требовалось кое-что проверить в кабинете. Здесь имелся щит с ключами, каждый из которых висел на крючке с номером. Она неоднократно возвращала ключи на место и отлично знала, какой из них отпирает дверь хижины-карцера. Заветный ключик еще покачивался — Хаммонд только что повесил его на крючок. На одном кольце с большим ключом висели еще два маленьких; она знала, что ими отпираются кандалы, но понятия не имела, почему их целых два. Ей было невдомек, что Бенони делит карцер с Нероном.

Теперь, когда Драмжер отлеживался у Жемчужины, Блоссом отослали в хижину для рожениц, а Бенони угодил в карцер, в Большом доме недоставало рабочих рук. Регина вызвалась приглядеть за маленькой Амандой, пока семья не закончит трапезу. К счастью, ребенок спал в кроватке, и у Регины было примерно полчаса, чтобы все обдумать. План отличался четкой продуманностью. «Пропуск» предстояло пустить в ход только в исключительном случае, однако Регина не собиралась оставаться рабыней. Она не сомневалась, что сойдет за белую: многие креольские семьи Нового Орлеана, имевшие примесь французской или испанской крови, были еще смуглее ее; Бенони был, конечно, темноват, чтобы не вызвать подозрений, но она могла выдать его за своего слугу. Для пущей уверенности она решила обеспечить себе почтение со стороны галантных южан, прикинувшись безутешной вдовой. Для этой цели она присмотрела траурное платье и шляпку с вуалью, принадлежавшие Августе, в которых та являлась только на похороны: этот наряд придаст ее облику достоверность и респектабельность. Одежда Августы подходила Регине по размеру; платье из пышной тафты с брошью из тусклого гагата превратит ее в скорбящую вдову, а шляпка с вуалью предотвратит слишком пристальное изучение ее черт. Она не сомневалась, что Августа не хватится платья. Оно висело в шкафу в перкалевом чехле, и Регина просто-напросто унесла к себе в комнату его и шляпку. Оставалась последняя деталь: широкое золотое кольцо, которое Августа надевала крайне редко и которое могло сойти за обручальное. Регина быстро нашарила его в шкатулке хозяйки.

Надежно спрятав все это в своей комнате, она приготовила саквояж, с которым прежде путешествовала в Новый Орлеан, когда сопровождала туда семейство хозяев. Ее собственная одежда — перешитые Августины платья — отличалась благородством ткани и покроя; к тому же у нее нашлась кое-какая одежда Бенони, которую она чинила в свободные часы. Теперь, когда приготовления были завершены, а украденные платье и шляпка висели в глубине ее собственного шкафа, она сочла предварительный этап успешно выполненным. Наиболее трудный этап побега должен был наступить позже, под покровом темноты.

После трапезы Хаммонд провел какое-то время с Августой и Софи в гостиной, обсуждая предстоящую поездку. Примерно в девять вечера все поднялись по лестнице в свои спальни, и Августа позвонила в звонок, призывая Регину помочь ей раздеться. Приготовив хозяйку ко сну, Регина заглянула к Софи и ее детям и, удостоверившись, что все улеглись, спустилась в кухню, чтобы смешать ночное питье для Хаммонда — его обычный горячий пунш. Отнеся бокал наверх, она дождалась, пока хозяин попробует питье и одобрительно кивнет, потушила по приказу хозяйки свет и возвратилась к себе.

Оставалось дождаться, пока все уснут. Она не находила себе места, так как теперь у нее не осталось занятий, кроме мелочей: положить в сумочку моток тесьмы и пузырек со средством от тошноты. Она заставила себя замереть на стуле, но в отличие от тела душа не желала успокаиваться. Она уже жила свободой — своей и сына. Часы на стене медленно отсчитывали последние минуты неволи.

7

Казалось, тиканью часов не будет конца. На самом же деле минул всего час с минутами с тех пор, как дом затих. Наконец Регина встала и с величайшей осторожностью добралась до двери, ведущей в спальню Максвеллов. Приоткрыв дверь, она прислушалась. Храп Хаммонда и мерное дыхание Августы подтверждали, что душевные терзания рабов нисколько не препятствовали здоровому сну хозяев. Регина облегченно закрыла дверь. Наступило время действовать.

Она зажгла свечку и мгновенно обрядилась в платье Августы и ее шляпку. С саквояжем в одной руке и свечой в другой она спустилась в кабинет Хаммонда и поднесла свечу к щиту с ключами. Вот тот самый большой ключ с двумя ключами поменьше! Она схватила все три и сунула их в сумочку. Потом подошла к столу Хаммонда и нашла в верхнем ящике жестяную коробку, откуда взяла пять золотых десятидолларовых монет с орлом, несколько серебряных долларовых монет и пачку купюр, которые не позаботилась пересчитать. Задув ставшую ненужной свечку, она прислушалась, боясь, что наверху раздастся шум, свидетельствующий о том, что ее побег сорван. Однако в доме было тихо, если не считать привычного скрипа, без которого не обходится ни один дом, устраивающийся на ночлег. Регина, не оглядываясь, вышла в заднюю дверь. Встающая луна давала достаточно света, и она уверенно перебежала из тени дома в тень сарая, а потом через мостик — в рощицу у реки; поднявшись на холм, она заторопилась мимо невольничьих хижин. Саквояж оказался тяжелой ношей, и ей частенько приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, однако для остановок она старалась выбрать тень от куста или от хижины. Когда силы ее были уже на исходе, она добралась, наконец, до отдельно стоящей побеленной лачуги, зловеще сияющей в темноте. На двери лачуги болтался увесистый замок, а единственное забранное решеткой оконце находилось слишком высоко, чтобы она могла до него дотянуться, даже привстав на цыпочки. Она чувствовала, что сын бодрствует от горя и одиночества. Рискуя быть замеченной на фоне белой стены, она встала под окном и негромко произнесла: