Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

Олли не умел передать свое сочувствие словами, поэтому он всего лишь сгреб Драмжера лапищей за плечо, и они молча побрели прочь от Большого дома. Путь их лежал к речке, через мост, вверх на холм, мимо кладбища, где торчал белый надгробный камень над могилой отца Драмжера, мимо фундамента старого дома. Их ждали распахнутые двери большого сарая. Уже гремел колокол, призывая рабов оторваться от работы на плантации и в мастерских. В редких случаях, когда Хаммонд подвергал раба наказанию, он требовал присутствия всех жителей Фалконхерста, за исключением домашних слуг. Ведь предстояло не только наказать провинившегося, но и преподать урок всем остальным рабам, чтобы они зарубили себе на носу, какая кара ждет их за схожий проступок. Рабы же воспринимали это как развлечение и торопились, чтобы ничего не пропустить. Наблюдать страдания отвечало садистским инстинктам, заложенным в натуре африканцев, глубоко запрятанным и только по таким редким случаям вырывающимся на поверхность. Им доставлял удовольствие вид беспомощного тела, корчащегося от боли под ударами; каждый представлял себе орудие наказания в собственных руках. P-раз! Еще! Они ждали, что истязаемый оправдает их надежды.

Самые ретивые, уже переминавшиеся перед сараем, расступились, как по команде, пропуская Олли с Драмжером и недоуменно тараща на них глаза. Те, кто не знал преступника в лицо, догадались по ладным черным брюкам и белой рубашке, что кара уготована слуге из господского дома. Никто из них не присутствовал прежде при телесном наказании кого-либо из этой братии; они и без объяснений знали, что речь идет о серьезном проступке. Впрочем, они не могли не оценить бесстрашия, с каким шествовал рядом с палачом Олли гордый Драмжер. Помня наставления Лукреции Борджиа, он приготовился перетерпеть истязание со стиснутыми зубами, чтобы не пасть лицом в грязь перед этими злорадными ниггерами. Он ощущал в себе силу, о существовании которой прежде не догадывался: благодаря ей он ступал в своих легких башмаках не менее твердо, чем босоногий Олли, тяжело вспахивавший пыль.

Миновав скопление потных полуголых тел, они подошли к дверям сарая. Хаммонд Максвелл дожидался их внутри, почти не видимый в тени. Олли подвел к нему Драмжера и отпустил плечо брата.

— Отстегайте меня, если хотите, масса Хаммонд, сэр, только я хочу еще раз повторить, что это не я.

— Значит, упорствуешь во вранье? Чего я не терплю, так это лживости у негров: это ничуть не лучше, чем вороватость. Что ж, — хозяин сверкнул глазами, — получишь на пять ударов больше. Еще раз соврешь — заработаешь еще пяток.

— Я этого не делал, масса Хаммонд, сэр.

— Еще пять, Драмжер. Если будешь упорствовать, я превращу тебя в кровавую котлету.

Драмжер понял, что лучше умолкнуть. Он и так заработал десять дополнительных ударов, а ведь ему было прекрасно известно, какое мучение сопряжено даже с одним. Одно его радовало: на истязание не позвали никого из домашних слуг. Главным облегчением было отсутствие среди зрителей Бенони: Драмжер не вынес бы сейчас его наглой ухмылки.

— Приступай, Олли, — приказал Хаммонд, указывая на затвердевший кнут из воловьей кожи с деревянной рукояткой. Олли медленно пересек амбар и снял орудие пытки с крюка. Обычно он в таких случаях не медлил, так как испытывал чувственное удовольствие, когда кнут впивался в человеческую плоть, исторгая из глотки истязаемого безумный крик. В Фалконхерсте почти никогда не прибегали к бичу, потому что его тонкие ремешки слишком сильно ранили кожу, оставляя неизлечимые шрамы. Предпочтение отдавалось кнуту из воловьей кожи с множеством отверстий, заменявшему палку. Он не оставлял шрамов, но причинял неописуемые страдания. Достаточно было нескольких ударов, особенно когда дело доверялось тяжелому на руку Олли, чтобы всю спину залило кровью. После двадцати ударов человек превращался в обезумевший комок боли, а от пятидесяти недолго было отдать концы.

Впрочем, Олли сознавал, что перед ним его единоутробный брат, и медлил при мысли о предстоящих Драмжеру мучениях. Вооружившись кнутом, он вернулся к хозяину.

— Пусть мне помогут связать его, масса Максвелл, сэр.

— Обойдемся без веревок. Это займет слишком много времени, а у нас и без того полно дел. — Хаммонд указал на груду мешков с мукой и поманил двоих из переднего ряда зрителей. — Идите-ка сюда, Тамерлан и Такуба. Будете держать парня. Раздевайся, Драмжер.

Драмжер расстегнул все пуговицы. Одежда упала к его ногам. Он стоял перед собравшимися голый, беззащитный, а они пихали друг друга локтями и хихикали. Двое негров схватили его за руки и швырнули на мешки. Драмжер располагался теперь под углом к полу: от его подбородка до пола было фута три, ноги касались пола.

— Сковать ему ноги. — Хаммонд указал на ножные кандалы, висевшие на стене. — Иначе он будет так брыкаться, что вы его не удержите.

Драмжер лежал животом на грубой мешковине, вдыхая дразнящий запах зерна. Зерно приняло форму его тела, и ему ненадолго стало удобно и хорошо. Потом на ногах защелкнулись кандалы; двое негров грубо схватили его за руки, разведя их в стороны.

— Не выдерни мне руку, — предупредил он того негра, к которому оказалась повернута его голова.

— Молчать! — оборвал его увещевания Хаммонд.

Драмжеру нечего было добавить, разве что еще разок тщетно напомнить о своей непричастности к преступлению. Он не мог видеть происходящего у него за спиной, однако знал, что Хаммонд встал и теперь направляется к нему: об этом говорил стук каблуков. Остановившись над Драмжером, хозяин обратился к Олли:

— Обойдись с ним аккуратно, Старина Уилсон, но и щадить не смей. Забудь, что он тебе брат. Он получит двадцать ударов, но не по одному и тому же месту. Он слишком ценный раб, чтобы разукрасить его шрамами, но наказать его придется. Ну что, сможешь сделать так, как я говорю?

Драмжер ощутил на спине чужую руку — не иначе, Хаммонда, — которая рисовала на нем подобие схемы. Потом опять раздались шаги, и тот же голос, но уже с некоторого расстояния, пустился в разъяснения:

— Вы знаете, ребята, что я не любитель кнута. От него мало толку, да и причинять вам боль мне хочется меньше всего. Но иногда это остается единственным способом вправить вам мозги. Я не терплю двух вещей. Первое — это когда парень покрывает девку без моего разрешения. Второе еще хуже — это когда мне врут. Что бы вы ни натворили, лучше во всем сознайтесь — вам же будет лучше. Взгляните на Драмжера: хороший паренек, но с двумя недостатками. Во-первых, слишком охоч до девок, вечно за ними волочится. Однажды я уже велел надрать ему за это задницу, но это не стало для него уроком и он принялся за старое. Что ж, теперь ему придется попробовать кнута: десять ударов за девку. Во-вторых, он мне солгал, будто не крыл девку, и получит за это еще десять ударов. Вы, парни, глядите в оба; те, кто не отправлен на продажу, лучше не прикасайтесь к девкам, пока я сам вам этого не разрешу, а если что-то натворите, лучше сами мне в этом сознайтесь.

Шаги замерли. До ушей Драмжера донесся скрип: Хаммонд снова сел.

Драмжер ждал, вдыхая сквозь мешковину аромат зерна и наслаждаясь его текучестью. Ему все еще не верилось, что с ним может случиться такая несправедливость, раз он не знал за собой вины. Разве невиновный может быть подвергнут наказанию? И все же назревало именно это. Молодцы сильнее растянули ему руки, над головой раздался негромкий свист… Удар был нанесен: ему показалось, что его спину обожгло огнем. Пострадал не только кожный покров; боль пронзила мышцы и скрутила в тугой клубок нервы. Боль была настолько нестерпимой, что сознание отказывалось называть это болью. Скорее, это было уничтожение всех прежде знакомых ему чувств, сгорающих в вулканическом извержении раскаленной лавы, сжигающей дотла его самого. Как он ни крепился, вопль вырвался из его глотки и заметался под крышей, наполнив эхом весь сарай. Драмжер глотнул воздуху, чтобы снова завопить, но новый удар пригвоздил его к мешкам.

Он задергался, как зверек в силках, тщетно пытаясь вырваться. Здоровенные негры не выпускали его запястий, ноги сковывали кандалы, тело тонуло в зерне. Потом его сотряс третий удар, сопровождавшийся хозяйским голосом, произнесшим «три», четвертый со словом «четыре»… Пламя охватило все его тело: оно уже испепелило спину и теперь гуляло по крестцу и бедрам. Пытка продолжалась, тело дергалось в безумных конвульсиях, не в силах противиться истязанию.

Из какого-то другого мира, из-за багровой завесы страдания, уже отгородившей его от жизни, прозвучали слова:

— Десять! Дай ему передохнуть, Олли. Мне надо с ним поговорить.

Полумертвый Драмжер не обратил внимания на то, что удары прекратились. Его нервы, мускулы, кожа приняли больше страданий, чем могли снести, однако удар, к которому уже приготовилось его окаменевшее тело, на этот раз так и не обрушился; вместо этого он, с трудом приподняв голову, увидел штанину Хаммонда.