Степень вины - Ричард Паттерсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спокойствие было в ее голосе, спокойствие было в ее глазах. Пэйджит неожиданно понял, что ее уход из его жизни был всего лишь иллюзией. Страшная усталость навалилась на него; приговор однажды вынесенный, подумал он, никогда не будет отменен, долги прошлому никогда не будут возвращены.
Ночью, накануне того дня, когда они должны были давать показания в сенате, Мария позвонила ему.
— Я должна видеть тебя, — сказала она.
Был час ночи, а Пэйджит все никак не мог уснуть. Всего два месяца назад она делила с ним постель — теперь это было невозможно.
— Почему бы не поговорить по телефону? — возразил он.
— Мне нужно видеть тебя, Крис.
— Что именно тебе нужно? Все уже сказано.
— Это не о Ласко. — Ее голос был холоден и решителен. — Это личное.
Он смотрел в темноту комнаты, в ничто.
— Где? — наконец спросил он. — У меня?
— Я не хочу, чтобы нас видели вместе — двух главных свидетелей, как раз накануне дня показаний. Подумают, мы обсуждаем, что мне говорить. — В ее голосе сквозила ирония. — Жди меня у памятника Джефферсону. Ты как-то говорил, что тебе там нравится.
Ночь была по-осеннему холодной. Обрамленный полукольцом вишневых деревьев, купол был темен, в бледном свете одиноким каменным изваянием стоял Джефферсон, всматривался вдаль, как будто ждал кого-то, кто, может быть, никогда не придет. Пэйджит повернул к зацементированной площадке возле Тайдл Бейсн, приливного бассейна. Вода была как черная тушь; дальше, в центре прямоугольного газона длиной в добрую милю[11], темнел памятник Вашингтону, и вершина его исчезала в ночи. Дальний край прямоугольника мемориала Линкольна был так далек, что выглядел как на туристской открытке. Пэйджит был один.
— Привет, Крис.
Он обернулся. Мария была одета в темные шерстяные слаксы, шелковую блузку, на плечах — строгий жакет, серебряные серьги в ушах. В лунном свете лицо ее казалось очень загорелым, а волосы отливали глянцем, как только что вымытые. Она словно пришла на свидание.
— Как я понимаю, — начала она, — ты был занят последние два месяца. С нашего последнего разговора.
— Как и ты, я слышал. — Он помедлил, всматриваясь в ее лицо. — Интересно, что же мы с тобой должны уладить.
— О, я сгораю от смущения.
Пэйджит едва сдержал невольную улыбку и снова посмотрел на нее.
— Я беременна, Крис.
Он замер, ошеломленный.
— Ты уверена?
— Абсолютно.
Он отвернулся, уставил неподвижный взгляд на воду бассейна. Потом взглянул ей в глаза:
— От кого?
На мгновение она как будто окаменела, потом слабо улыбнулась.
— Едва ли это приятно слышать.
Пэйджит пожал плечами:
— Последние два месяца начисто вышибли из меня всякую романтику.
Мария смотрела в сторону.
— Настолько, что ты забыл наш последний уик-энд?
— Ты все прекрасно понимаешь, — сказал он после продолжительной паузы.
Она придвинулась к нему:
— Горькая правда в том, Крис, что в тот уик-энд мы забыли о многом.
Он скрестил руки на груди:
— Почему ты решила сообщить мне свою новость сегодня ночью? Именно сегодня ночью?
— Потому что раньше или позже я должна была сказать тебе это. — Мария помолчала. — Думаю, потом ты поймешь, почему ты должен был узнать это сейчас.
— Зачем интриговать меня?
Она расправила плечи:
— Затем, что это моя тайна.
Пэйджит пристально посмотрел на нее:
— Ты, должно быть, шутишь?
— Нет, — решительно отрезала она. — И не забывай: я — католичка.
И, хотя Пэйджит был озадачен и сконфужен, он едва не рассмеялся:
— Ты все твердила мне, что хочешь избавиться от «пут» — родителей, церкви, мужа-троглодита, который требовал, чтобы ты нарожала детей и «дома использовала свое образование». И у меня совершенно не укладывается в голове, что ты можешь руководствоваться глубоким религиозным чувством. Или, может быть, в то воскресенье, когда мы занимались любовью, тебе явился ангел, который потребовал тебя к мессе?
Мария нахмурилась:
— Ты всегда был очень умным. Но я действительно католичка, к счастью или нет. Оценить те или иные обстоятельства можно, лишь попав в них. Мне кажется, есть тысяча вещей, которые ты не в состоянии понять.
Пэйджит поймал себя на том, что смотрит мимо нее.
— Мария Карелли, — прошептал он. — «Христова невеста».
Вновь обратился к ней взглядом. На ее лице было лишь настороженное внимание.
— Не взыщи, что не готов к такому обороту дел.
В темноте фигура Марии казалась жалкой и ссутулившейся. Пэйджит хотел спросить, как она себя чувствует, но она снова выпрямилась и сухо заявила:
— В данный момент едва ли имеет значение то, что ты думаешь.
В этих словах была окончательность и необратимость случившегося, они переводили его в иную реальность: у этой женщины, и ни у какой другой, будет его ребенок. Оба молчали, и он непроизвольно осматривал ее, ища изменения, которых еще не могло быть.
— Ты устала? — наконец спросил он.
Она опустила взгляд:
— Немного. Не смертельно.
— Может быть, тебе присесть?
Сели на скамью у бассейна, над самой водой, в нескольких футах друг от друга. Еще чувствительнее показался холод ночи.
— Что ты хочешь от меня?
Ее лицо в профиль — она улыбалась черной воде.
— Свадьбы, конечно. Домик на ранчо, где-нибудь на Потомаке.
Он молча ждал, пока ее улыбка не погасла.
— Ничего, — выдохнула она. — Просто хотела, чтобы ты знал. Чтобы в будущем ты сделал все, что нужно.
— В будущем? — повторил он. — Из твоей логики следует: время ты выбрала совсем не случайно.
— Думай, как хочешь. — Мария не отрывала взгляда от воды. — Это зависит от того, какое значение ты придаешь тем или иным вещам. Единственное, в чем я уверена: у меня скоро будет ребенок.
Пэйджит прищурился.
— И в том, — добавил он, — что завтра ты даешь показания в сенате.
— Разумеется. — Она по-прежнему не смотрела на него. — Не думаю, что в этом своеобразном мужском клубе дают освобождение матерям-одиночкам.
Пэйджит осознал вдруг, что прямо перед ними, где-то там, вдали, скрытый ночной мглой и безлистными деревьями, Белый дом.
— Тогда нам лучше идти.
Мария повернулась к нему, всматриваясь в его лицо.
— Да, — ответила она. — Нам лучше идти.
Ее «фольксваген» был припаркован в тени полукольца деревьев. Пэйджит провожал ее до машины, держа руки в карманах. Потом наблюдал, как она открывает дверцу.
Скользнув на сиденье, она взглянула на него снизу вверх:
— Ночь впереди еще долгая. Для меня, по крайней мере.
Он смотрел на задние огни ее машины, пока они не исчезли.
На следующее утро в зале заседаний Мария выглядела как обычно, будто ничего не произошло.
Оставив своего законника, она прошла к Пэйджиту в конец зала. То, как она держалась, свидетельствовало о самообладании и ясности духа. Пэйджит был уверен: никто, кроме него, не заметил следов бессонной ночи у нее под глазами. Репортеры и фотографы занимали позиции, сенаторы и их штат толпились у деревянной скамьи на возвышении, никто не обратил внимания на Пэйджита и Марию.
— Ты будешь смотреть? — прошептала она. Пэйджит кивнул, бросил беглый взгляд вокруг.
— Ты же прекрасно понимаешь, — тихо ответил он, — какое все это имеет значение.
Мария придвинулась ближе, глядя на него снизу.
— Моя жизнь все равно уже изменилась, — ровно, спокойно произнесла она. — И не из-за Ласко.
И, повернувшись, пошла к местам свидетелей.
Карло в библиотеке смотрел телевизор. На экране были они.
В комнате было темно; Пэйджит и Мария цветными изображениями выходили из стеклянной двери Дворца правосудия, как будто материализовались из пустоты. Впившись в них глазами, Карло не оглянулся, не проронил ни слова.
Пэйджит коснулся его плеча:
— Извини. Не было времени рассказать тебе.
Карло поднял руку, призывая к тишине.
На экране Пэйджит и Мария были окружены репортерами, камерами, полицейскими. Камера сделала наезд, показав лицо Марии крупным планом; в этот момент, как бы инстинктивным движением отпрянув назад, Мария прислонилась к его плечу и посмотрела в объектив. В ее глазах были боль и покорность судьбе, обида и неуверенность.
Это было превосходно, оценил Пэйджит. Но с этой стороны, по крайней мере, Мария более не удивляла его.
Еще пятнадцать лет назад он понял, что ее лицо создано для экрана.
Сменился кадр, появилось изображение: тот самый момент — да, именно таким он запечатлелся в памяти Пэйджита.
Черноволосая женщина лет тридцати наклонилась к микрофону, готовясь говорить, и спокойно смотрела в сенаторский ряд, взиравший на нее со своей высоты. Ожидая в комнате свидетелей, Пэйджит вглядывался в ее экранное изображение с ощущением, что видит ее впервые: широко расставленные темные глаза, высокие скулы, полные, красиво очерченные губы, слегка раздвоенный подбородок, чистые линии которого совершенны, как у античной скульптуры. На экране лицо живее и ярче, чем в жизни.