Степень вины - Ричард Паттерсон

— Знаю: ты устала…

— Ты не понимаешь, Крис. Ты́ должен заняться моим делом.

Это было непонятно, но изумление его было приглушенным. Наверное, подумал он, ее шок заразителен.

— Послушай, — вымолвил он наконец, — ты, я знаю, не можешь поверить в то, что произошло, для тебя это как сон. Но это реальность. И помощь тебе нужна реальная, помощь юриста-практика.

— А ты не практик?

— Не в этой области. Я никоим образом не занимаюсь убийствами.

— А этим займись.

Пэйджит смотрел на нее. И пусть он не мог обещать ей то, о чем она просила, возникшее оживление было ему приятно; на ее потускневшее лицо возвращалась жизнь.

— Если бы я захотел вернуться к прежней карьере, за твое дело, Мария, я взялся бы в последнюю очередь. Нельзя вести дело человека, которого знаешь.

— Это я-то человек, которого ты знаешь? — с иронией спросила она.

Пэйджит откинулся на спинку стула.

— Мне было бы очень трудно определить, — помолчав, ответил он, — что́ в твоих обстоятельствах может иметь отношение ко мне. Тебе, как и мне, превосходно известно, в силу каких причин я не могу взяться за это дело.

Мария, казалось, оценивала его решимость.

— В силу тех же самых причин, — наконец возразила она, — у тебя нет выбора.

Раздражение овладело Пэйджитом.

— Ты не можешь…

— Совсем нет выбора, — прервала она его. — Раз уж ты все так прекрасно знаешь.

В голосе ее вновь сквозила ирония:

— В конце концов, нас связывает нечто очень важное.

Усилием воли Пэйджит сохранил самообладание. Более мягким тоном уточнил:

— Карло, ты имеешь в виду.

Она отвела взгляд:

— Причину можешь выбрать любую, Крис. Ту, которая тебе больше по душе. Но только сделай это.

— Черт тебя побери, — взорвался Пэйджит. — Подумай. Подумай хотя бы раз о нем. Даже если тебя выпустят завтра, о смерти Ренсома не забудут и через месяц. И первое, о чем в подобной ситуации ты и я должны позаботиться, — оградить жизнь Карло от всего этого. Сюжетик «Мария и Крис снова вместе» на все лады будут подавать телевизионщики. Ты просишь не только сделать кое-что для тебя. Ты просишь, чтобы я поставил на кон жизнь Карло — ведь после этого мир для него станет совершенно иным.

Мария пристально посмотрела на него:

— Почему ты уверен, что я не думаю о Карло?

— Потому что ты не способна на это.

— С какой готовностью ты предполагаешь во мне самое скверное!

— Вряд ли это в силу моей природной склонности. Я, Мария, пришел к этому традиционным путем — ты приучила.

Ее взгляд стал непроницаемым — как будто она подавила в себе все чувства.

— Пусть будет по-твоему. И я, как ты всегда считал, бесчувственная сука. Заставляю тебя ввергать нашего сына в ад публичного скандала из боязни: минимум — суда, максимум — пожизненного заключения. Потому что знаю: ты все сделаешь, чтобы Карло не оказался сыном матери-убийцы.

Пэйджит посмотрел ей в глаза.

— Но почему? — мягко спросил он. — Почему ты заставляешь меня делать это? Объясни.

— Потому что знаю: ты сделаешь все, чтобы выиграть дело, все, что найдешь нужным. — В голосе было спокойствие и горечь. — Разве не каждый клиент хочет того же?

Пэйджит непроизвольно взглянул на царапины, избороздившие ее шею, и уставился в стол.

— Нет, — наконец сказал он, — за этим что-то скрывается. Мне нужно знать: что на самом деле происходит.

Несколько минут Мария молчала. Пэйджит не знал, обдумывает ли она его слова или погружена в собственные мысли. Но вот она выпрямилась и тоже посмотрела ему в глаза.

— А на самом деле происходит то, — жестко проговорила она, — что Марк Ренсом оказался извращенцем и свиньей и в момент, когда я убила его, он вполне это заслужил. Или, как я осторожно сказала полиции, — «в момент, когда пистолет выстрелил».

— Полиции, — повторил Пэйджит. — Почему ты перестала отвечать на вопросы Монка?

— Потому что я устала, почти в шоке. Потому что убила человека, пусть к тому был серьезный повод. Ты и представить себе не можешь, что за ощущение, когда еще не веришь, а уже напуган до смерти, — ничто и никогда не сравнится с этим. — Она помолчала. — Впервые в жизни я не справилась с собой, в этом вся суть. Думаю, у меня была достаточно веская причина.

— По этой причине можно было не говорить с ними вообще или, во всяком случае, сегодня вечером. Но раз уж ты начала…

— Я хотела убедить их, неужели непонятно? Хотела сразу покончить со всем — выйти из этого здания без твоей либо чьей-нибудь еще помощи. — Она остановилась, выдохнула, опустила голову. — Он своими вопросами сбил меня с толку. Я не могла точно все вспомнить, не могла уследить за ходом его мыслей. Боялась ошибиться.

— Как может правда, — спокойно спросил Пэйджит, — быть ошибкой?

— Не знаю. — Мария встряхнула головой, как бы пытаясь прояснить мысли. — Ты все воспринимаешь, как герои одного романа Кафки. Как и они, все, что сказано, сделано или не сделано, что не удалось точно вспомнить, все готов толковать превратно. Эта кассета… — Она провела по лицу пальцами. — У меня был срыв. Я просто вынуждена была прервать разговор, и это все.

Пэйджит скрестил руки на груди.

— Ты в состоянии сейчас все рассказать мне? Монк мало что прояснил, мы поговорили с ним на ходу, у лифта.

Мария внимательно посмотрела на него:

— Значит, ты берешься за это дело?

Она снова казалась неуверенной — как всякий человек, потерпевший жизненное крушение, не верила в удачу.

— Я согласен лишь выяснить, как это дело представляется окружному прокурору. Для этого мне надо точно знать, что ты рассказала им.

Мария кивнула:

— Хорошо.

Она, кажется, приходила в себя. Заговорила монотонно — повторила жалобный рассказ о погибшей актрисе, о развратном уик-энде в Палм-Спрингс, о тайной жизни известного сенатора, о знаменитом писателе, оказавшемся извращенцем, об отвратительной попытке изнасилования, о пистолетном выстреле, о расплывающемся кровавом пятне — как будто диктовала по написанному. Час прошел, прежде чем она закончила, и Пэйджит почувствовал себя совершенно изнуренным.

Он молчал, стараясь удержать мысли в нужном русле. Его постоянно отвлекало воспоминание о дне гибели Джеймса Кольта. Пэйджит не раз рассказывал Карло о том дне. Он получал деньги по чеку и услышал эту новость от кассирши — и слезы текли по ее лицу, когда она пересчитывала деньги. Он отогнал воспоминание.

— Теперь я знаю все. А что знает полиция?

Во взгляде Марии было недоумение — он не спросил о самой сути происшедшего.

— Да, все, что я рассказала им, знаешь и ты.

Он посмотрел на нее:

— А не закончить ли тебе с Монком — ведь ты отдохнула?

— Нет. — Ее голос был ясен и холоден. — Как ты помнишь, я была юристом. Мои слова, записанные на пленку, станут уликой в суде — мои ошибки, оговорки и прочее. Я хочу, чтобы ты говорил вместо меня. Убеди их, сделай так, чтобы суда не было.

Глаза Пэйджита встретились с ее глазами. Пусть знает, подумал он, что я слежу за выражением ее лица.

— Как насчет испытаний на детекторе лжи? Это не принято, но они, вероятно, захотят проверить тебя, чтобы подстраховаться, если будет прекращено дело.

— Я не верю в это. — Ее взгляд остался твердым. — Не верю, что вину можно измерить.

— Мы могли бы проделать тест в моем офисе. Не понравится результат, прокурор никогда о нем не узнает.

— Нет, — повторила она. — Он оскорбил меня, я его убила. Об этом я им сказала. Единственный вопрос, который стоит перед ними, — степень моей вины. Мне нужно, чтобы ты убедил их, что ответ у них уже есть.

Пэйджит смотрел на нее. Минуту или больше, надеясь подействовать на нее своим молчанием. Она не сказала ни слова.

— Расскажи мне о медэксперте, — попросил он наконец. — Обо всем, что она делала.

Сосредоточенно прищурив глаза, Мария рассказала все. Когда закончила, он спросил:

— Там были следы пороха?

— Где?

— На рубашке Ренсома.

Мария откинулась на спинку стула.

— Это существенно?

— Пока не знаю.

Она испытующе посмотрела на него:

— Они ведь скажут тебе, верно?

Вопрос повис в воздухе. Пэйджит не спешил с ответом.

— Надеюсь на это, — наконец проговорил он. — Но думаю, лучше самому пойти узнать у них.

— Они могут быть еще здесь?

— Ради такого дела — конечно. Сам окружной прокурор, должно быть, здесь. — Пэйджит встал. — Они, как ты знаешь, терпеть не могут подобные случаи. Из ста случаев, в которых им приходится разбираться, девяносто девять никого совершенно не волнуют. Но всегда открывается уйма обстоятельств, из-за которых дело, подобное этому, дело с известными людьми, заканчивается для них плачевно.

— Что это означает для меня?