Душа снаружи (СИ) - "Nelli Hissant"

Как же легко становится после принятия решения! Я мысленно вновь нырнул в «не туда». И вот мы стоим рядом, я и этот лысый детина с печальными глазами. Я протягиваю ему руку. Мы связаны. Теперь уже добровольно. И до самого конца.

Краем глаза я увидел, как Шу протиснулся к решетке и непонимающе на меня уставился. Неважно. Теперь неважно. Все равно бы он ничего не понял.

− Вы же помните «Путеводную»? − Спросил я у людей. Или же спросил Ржавый. Неважно.

И они помнили. Они еще как помнили.

Люди еще продолжали стягиваться к бывшему клубу. Полиция старалась не пускать больше народу внутрь, но некоторым удавалось прорваться. А те, кому не удавалось, оставались тусить на улице, с пивом, кричалками и бутербродами. Даже изнутри их было слышно. Тексты песен Ржавого звучали у меня в голове, их витиеватые строчки срывались с моих губ. Наши голоса, кстати, были одного тембра, пусть манера пения и несколько отличалась. В целом − звучало похоже.

В перерывах я прикладывался к фляжкам, что мне то и дело протягивали через решетку. Толкал речи, ни на секунду не задумываясь над словами. И не понимая, кто из нас двоих сейчас говорит. Всех новоприбывших, прорвавшихся через полицию, мы встречали приветственными воплями. Шу, улучив минуту тишины, яростно шипел «какого хрена», но я лишь безмятежно ему улыбался. Он смотрел на меня почти с испугом. А мне было все равно. Я уже был пьян. Мне было хорошо, и вокруг стояли люди, хорошие люди, щедрые и добрые. И они любили меня, вернее, любили они, конечно, Ржавого, но мы же теперь объединились, стали одним целым. Я поискал глазами Улле − что она думает? Отошла ли от шока? Но не нашел, должно быть, толпа ее оттерла. Нехорошо… Надо бы ее найти.

− Люди, эй, люди!

− Какого. Хера. Ты. Творишь?! − Это снова был Шу.

Странный он, ей-богу. Вон на него уже косятся.

− Мы продолжаем празднество, которое должно продлиться вечно!

− Да-а! − проревела в ответ толпа.

− Сейчас ваш праздник закончат, и тебя тоже закончат!

− Иди с нами, друг! Шагни в открытый космос!

− Ты долбанулся? Нет, скажи, ты…

Я не успел ответить. Потому что помещение вдруг заполнил туман. И все вокруг начали кашлять и давиться. Я осел на пол, стараясь закрыть лицо свитером, но туман был везде, и не было от него спасения. Я схватился за решетку, дергая изо всех сил. Кто-то пытался раскачать ее с другой стороны. Горло будто набили мелким толченым стеклом. И каждая частичка разрывала дыхательные пути, словно крохотная пуля. Как же больно. Пускай это поскорее кончится, пожалуйста. Никто не придет и не вытащит меня отсюда, так пускай же все скорее закончится.

И что странно, мое желание исполнилось. Вдруг стало темно и тихо. Дышать я по-прежнему не мог, но этого больше и не требовалось. Теперь мне было очень легко и хорошо. Я лежал ничком на холодном полу и больше ничего не чувствовал.

А потом вдруг дом обрушился на меня. Причем я почему-то видел со стороны, как осели стены, поехала крыша, и меня засыпало бетонной крошкой и известкой. Куда подевались остальные, я не знал. А дом все рушился и рушился. Внезапно я понял, что это уже не бывшее «Заречье», это деревянные стены вирровского поместья валятся на меня. Тяжелые сосновые бревна, каждое из которых способно запросто переломать хребет. За поместьем стала падать и моя бывшая школа. Городской мост плавно съехал с опорных столбов и накрыл все это, точно крышка гроба.

Я лежал под целым рухнувшим городом.

Очень тяжело было, знаете, под целым-то городом.

И никто не собирался меня откапывать.

========== Часть 1, глава 10 “О грибницах и оборванных песнях” ==========

Пламя выжгло мне глаза, превратило в хлам мои легкие. Камни перебили ноги и руки. Зачем, ну зачем мне не дали дальше спокойно лежать под рухнувшим городом?

Там было тихо и спокойно. И ничуть не больно. Никак.

А теперь я лежу, и на моем лице горит костер, превращая его в кипящее месиво.

Чьи-то прохладные руки стирают огонь с меня. Стирают так, что не остается ничего. А потом меня накрывают пеленой, сотканной из чистого эфира. Она напоминает сияющее утреннее небо. Где-то в горах. Становится очень легко. Так гораздо лучше, чем лежать под целым городом.

Меня носит по кругу и ввысь, я не сопротивляюсь. Это только умиротворяет. И нет никаких тревожных мыслей. Мне не страшно, нисколько. Я не знаю, что произошло, но мне абсолютно все равно. В жизни не ощущал такой безмятежности.

− Ну, это ненадолго, − произнёс вдруг чей-то голос.

− Что ненадолго? − спросил я.

− Наркоз.

Наркоз… Значит, я все-таки остался жив? После того, как на меня упал целый город, и я заживо горел в огне? У кого только хватило ума спасать настолько безнадежного?

− Ну, − возразил голос, хотя я промолчал, − Во-первых, все не так плохо. Никакой город не падал, просто у кого-то богатая фантазия. А во-вторых, у них и так проблемы… Однажды они уже погорячились.

− Ты про Ржавого?

− Именно. Нехорошо убивать безоружную молодежь, даже ту, которая встает у них на пути. Даже того, кто выглядит как бывший уголовник. Тогда они еле-еле отмылись. Так что можешь быть спокоен, Эстервия. Они уж позаботятся о тебе. Чтобы ты ни в коем случае не откинулся. И как можно скорее встал на ноги. Чтобы было кого судить.

− Судить?

− В этом городе очень суровые законы. Особенно относительно маргиналов, которые привязывают себя к деревьям, закрываются в зданиях под снос и поднимают таких же маргиналов на восстание…

− Но я не…

− Конечно, − невидимый мой собеседник усмехнулся. − Ты скажешь «извините, в меня просто вселился один несчастный мертвый парень, я тут ни при чем», и тебя отпустят на все четыре стороны.

− Кто ты? − мне определенно был знаком этот голос. − И… Что на самом деле произошло?

− В тебя вселился один несчастный мертвый парень. Но я не буду выступать твоим адвокатом. И ты уже много раз видел меня, Эстервия. Но лучше я не буду напоминать тебе, когда и где. После наших встреч ты каждый раз умудряешься выкинуть очередную глупость. В этот раз ты превзошел сам себя.

− Но я не…

− Конечно, ты не виноват. Просто ноги сами ведут тебя туда, где неприятности… И над твоей головой светятся огромные буквы: «проблема», нет, вот прямо «ПРОБЛЕМА». А ты не виноват, просто таким уж уродился…

Я уже не понимал, говорит он всерьез, или же это сарказм. А голос-то я наконец узнал. Тот самый зеленоглазый. Воплощение моего безумия. Только я уже не боялся его. Верно, слишком устал, чтобы бояться. Пошло оно все… Суждено мне сойти с ума, значит, ничего не поделаешь. Придется мне сесть в тюрьму или в психушку, значит, пусть сажают.

− Как ты мне нравишься, когда ты коматозник, Эстервия… − все еще невидимый Зеленоглазый рассмеялся. − Сама покорность… Никаких попыток вновь сделать все неправильно. Впрочем, здесь все такие… Но через скоро ты очнешься и продолжишь свой бег по граблям и битому стеклу. С удвоенной энергией.

− И так будет… всегда?

− Пока не придешь туда, куда нужно. Пока не встретишь своих. Хотя… Ты все равно будешь той еще ПРОБЛЕМОЙ.

— Значит, все безнадежно?

− Что значит «безнадежно», Эстервия? Это твоя жизнь, какая она есть. С граблями, тупиками, с людьми, желающими разбить тебе лицо, с людьми, просто желающими тебя… С песнями, вином и бесконечной дорогой. И нет ничего безнадежного, пока ты продолжаешь идти своей дорогой. Для тебя нет. А вот для кого-то все действительно закончилось. Подумай об этом на досуге.

И я проснулся. Глаза нестерпимо щипало, лицо горело, казалось, будто его протащили по щебню. Дышать по-прежнему тяжело. Невыносимо яркий белый свет − зачем-то в больницах всегда вешают такие светильники. Я пошевелил сначала одной рукой, потом другой, затем ногами. Мне паршиво, но я действительно был цел и невредим. Никакие здания не обрушивались на меня.

Радости, впрочем, я никакой не испытывал. Это все ожидаемо. И… что там моя галлюцинация говорила про суд и арест?