Душа снаружи (СИ) - "Nelli Hissant"

− Вот за этим, − ответил он на мой невысказанный вопрос. На моих глазах выступили его слезы умиления.

А мне вновь захотелось сдохнуть.

========== Часть 1, глава 9 “Под городом” ==========

Вчера, когда я так некстати отвлек Улле, она как раз писала статью о бывшем культовом рок-клубе. Даже не статью, просто пост «для своих», приправленный ностальгией и тоской по былым временам. А тут появился я, начал мельтешить. Она поняла, что я так просто не отстану, и поспешила закончить текст. Вот только ее раздражение невольно отразилось на стилистике, поэтому грустное послание об утерянных временах вдруг заиграло революционными мотивами. Пост нашел отклик в народе и за ночь разошелся по всей бывшей аудитории «Заводи». Кто-то предложил организовать пикет, кто-то первым выразил желание прийти к зданию бывшего клуба с плакатом. Их поддержали.

И, возможно, это было бы лишь тихое собрание недовольных, но, придя на место, люди увидели, как полиция выволакивает на улицу двоих ребят, причем крайне непочтительно выволакивает. Старожилы узнали в девушке подружку одного из культовых музыкантов, убитого теми же полицейскими в ходе потасовок семь лет назад. И это было равно эффекту взорвавшейся бомбы. Улле и Шу освободили, толпа распахнула им свои объятия, укрыла их. Народ все прибывал, так как фотографии и видео тут же разлетались по сети. Очень быстро протестующие узнали и о неизвестном, который закрыл себя в подвале и заявил, что если уж сносить «Заводь», то только вместе с ним. Правда, конечно же, была никому не интересна. Все стали задаваться вопросом, кто же этот парень, способный умереть за любимый клуб? Пошли слухи, что он цитировал Ржавого…

Не прошло и получаса, как до народа дошло: это он и есть, чудом выживший! Впрочем, некоторые придерживались версии о реинкарнации гениального музыканта.

Желание узреть чудо и сподвигло самых отчаянных пробиться в здание, сметя охрану и демонтажников. Те не были к такому готовы, ведь со времен «Заводи» и его скандального закрытия прошло уже семь лет, и все эти годы народ молчал. Хорошо тогда полицейские приструнили неформалов этого города… Но все вернулось на круги своя.

Поначалу люди были несколько разочарованы, увидев вместо Ржавого меня, жалко съежившегося за решеткой. Но лысый философ тут же взял дело в свои (в мои!) руки, поприветствовав революционеров очередной своей мудреной цитатой. Народ недоверчиво замер, но Ржавый задвинул вдохновенную речь. Он все-таки был очень убедителен и харизматичен, этот тип. Я поймал себя на том, что и сам внимаю ему. Странно, должно быть, выглядело со стороны, ведь говорил-то я. Но мой отрешенный вид был только в тему. Я уже не пытался сопротивляться Ржавому. Зачем? Если толпа бы увидела, что я здесь лицо не заинтересованное, она бы оставила меня на растерзание полиции. Но главная причина была все же в другом. Их обожание. Их безудержная вера в меня, вернее, в Ржавого. В ней хотелось раствориться.

Не знаю, кем в итоге они посчитали меня. Чревовещателем? В край поехавшим поклонником? Или же, находясь на кураже, они особо не задумывались над происходящим?

Но мы снова пели о людях с душами наружу. Моим голосом с интонациями Ржавого под аккомпанемент какого-то паренька с гитарой, первого пробившегося к решетке подвала. Я, Ржавый и еще полторы сотни голосов, внутри и снаружи бывшего клуба. Люди просовывали мне сквозь решетку дары: теплую одежду, носки, бутерброды и фляги со спиртным. Мы (я и Ржавый) принимали их с отстраненной благодарностью. Я уже спокойнее относился к лысому пророку-рок-звезде. Порой мне уже было не понять, я или он устало, но с гордостью взирает на свою паству? Я или он кутается в свитер с чужого плеча и собирается с силами для новой баллады? Порой мне становилось страшно, и тогда я безуспешно пытался отыскать в толпе Шу. Он один знал меня, именно меня, а не Ржавого. Может, он бы предложил разумный выход из этой ситуации, ведь было ясно, что рано или поздно этому чудесному братанию публики бывшего культового заведения настанет конец. Как разогнали протесты и семь лет назад, в этом же городе.

Я тогда был слишком юн, и меня постоянно гоняли от телевизора, но я все равно урывками следил за событиями на «большой земле», всей душой болел за ребят, что восстали против несправедливости. Когда под прикрытием заботы о подрастающем поколении решили закрыть все рок-клубы города, «рассадники греха», как называли их воцерковленные граждане. Когда музыкальные магазины подвергли жесткой цензуре, когда некоторые композиции запрещали к трансляции по радио.

Раньше я собирал информацию по кусочкам. А теперь увидел ее глазами очевидцев. Глазами Ржавого. И в тот момент, когда мы с ним сделали перерыв в этом стихийном концерте и устало сели на пол, припав губами к фляжке, я вдруг увидел, как все случилось.

Не было никакой драки, никакого противостояния. Никто не громил витрины и не размахивал дымовыми шашками. Просто люди стояли, тесно прижавшись друг к другу на ступенях обреченной «Заводи». Я узнал Улле, еще совсем юную − она стояла, скрестив руки на груди, губы ее были крепко сжаты. Она не пела, не скандировала кричалки, лишь недобро смотрела в одну точку, исполненная решимости стоять так до конца времен. Ржавый был тут же. В его глазах, напротив, не было ни капли гнева, скорее, недоумение и растерянность.

Полиция в очередной раз потребовала у протестующих разойтись.

В ответ им засвистели, засмеялись. Еще сильнее сомкнули ряды. Парень в рваной куртке, что орал больше всех, остановился, дабы перевести дыхание. Достал из рюкзака банку пива, сделал большой глоток, затем второй. И продолжил с удвоенной силой. Банку он передал дальше.

Мэр − сухой, чуть сгорбленный мужик в котелке, также присутствующий здесь, попробовал надавить авторитетом. А именно, прикрикнул, мол, все решено, и если все не разойдутся, то будут приняты крайние меры.

Ржавый жадно пил пиво из банки, что как раз приплыла ему в руки. Уж очень, наверное, у него пересохло горло. От слов мэра он возмущенно закашлялся и взмахнул руками. Банка вылетела у него из рук. Поскольку он замахнулся, она не упала, а продолжила полет прямо в сторону градоначальника и полиции. Ржавый, возможно, и был обладателем хрупкой творческой души, но он был здоровенным крепким парнем. И бросок у него, даже случайный, был хорошим. Мэру прилетело прямо в плечо. А в следующую секунду прогремели два выстрела, от которых вся улица вздрогнула.

И замедлилось время, вытянулось лицо мэра, который увидел, что нисколько не пострадал, и то, что он посчитал бутылкой с зажигательной смесью, или гранатой, не меньше, оказалось всего лишь смятой жестянкой с остатками пива. И это же увидели копы. А на противоположной стороне улицы на землю рухнул парень с ирокезом, шея его была залита красным. А Ржавый отшатнулся назад и упал на руки своих друзей и поклонников. Ладонь его была прижата к груди, и на лице по-прежнему ни капли зла. Только удивление. Одно лишь удивление.

Я очнулся, и больше не было во мне раздражения по отношению к моему захватчику. И даже допустить мысли, что он намеренно вызвал у меня это видение, стараясь разжалобить, я не мог. Я заглянул в него. К моей досаде, он и правда был неспособен на давление и манипуляцию. Даже будучи бродячим духом невинно убитого. И, черт возьми, от этого мне было еще хуже. Я и правда не мог больше бороться с ним. Вот только чем бы закончилось наше восстание? Тем, что в этот раз пристрелят меня? И еще кого-нибудь за компанию. Не верю я в градоначальников и полицейских, чьи холодные сердца были бы растоплены душевной песней.

Хотя какая разница? Все равно жизнь у меня наперекосяк. И каждая попытка наладить ее заканчивается катастрофой. Может… будет лучше, если все пойдет, как идет? Покончу наконец с этими бессмысленными трепыханиями. Может, пуля в лоб лучше фамильного безумия, которое уже наступает мне на пятки? Мы, Ржавый и я, закончим эту историю вместе и закончим ее красиво. Вспыхнем ярко и сгорим дотла, как завещано праотцами от рока.