Женщины его Превосходительства (СИ) - Кам Ольга

– Ая… – На одном вдохе. Так что я едва различаю свое имя. – Нет… Не хочу на это смотреть.

Моя сильная, мужественная, несгибаемая Алина. Ты так и не поняла, что мне смотреть на это тоже совсем не хочется.

Одним резким движением я встаю с пола, бросаю последний взгляд на Алину, полный горького сочувствия и, указав мужчине следовать за мной, направляюсь к дверям. Не чувствую под собой ног. Не чувствую себя в пространстве. Я как бестелесная элементарная частица двигаюсь только вперед. Бессмысленно. Но к цели.

– Поехали в больницу, – чуть повернув голову, через плечо бросаю я. Слова резкие и надрывные. Как лезвие ножа. Они заточены для убийства. Я ощущаю их силу и агрессию. Будь у них материальная сила, я бы легко перерезала ими горло. А так их звуки режут только слух.

Мы садимся в машину и едем через весь город в больницу. Пробираемся по улицам, как по нитям паутины, останавливаемся в душных пробках, на светофорах, переходах.

С сиреневого неба оседают как хлопья снега глянцевые сумерки, погружая дома в серую дымку. Воздух искрится от фонарей и неона. С запада надвигаются тяжелые каменные тучи, сгущая краски розового вечера.

Опускаю окно, чтобы остудить жар тела. Чувствую кожей прикосновения теплого ветра. Ласковые. Нежные. Будто успокаивающие, твердящие, что все еще будет хорошо. Не верю. Закрываю глаза и откидываю голову назад. В руках у меня сумка, которую я сжимаю с бессильной яростью. Мягкая кожа материала мнется под натиском моих пальцев. Глубоко и ровно дышу, пытаясь успокоить рвущийся наружу звериный рык. Беспомощный и изможденный. Наполненный горячим, как эквадорский полдень, отчаянием.

В больнице я быстрым шагом пересекаю мраморный холл и миную регистрационный пост. На мои плечи опускается белоснежный халат. Услужливый голос шепчет номер палаты и этаж. Бестелесный звук. Бестелесный призрак. Тень постороннего человека на бетонной стене моего отчуждения. Носитель полезной информации, на секунду вспыхнувший яркой вспышкой и тут же потерявший мой интерес.

Мы не обязаны любить своих родителей, как родители не обязаны любить своих детей. Сплетение хромосом, случайная встреча клеток, генов. Во всей этой биологии и химии не заложено понятия «любовь». В простой органике нет ни гарантий, ни какого бы то ни было предопределения.

Перед палатой с плотно закрытой дверью я останавливаюсь. Напротив, в небольшом вестибюле расположились двое парнишек. Злая звериная стая, всегда при своем хозяине. Как только я попадаю в поле их зрения, они поднимают на меня встревоженные острые взгляды. Но тут же, будто стыдясь, отводят глаза.

Я не смотрю в их сторону. Я стою перед дверью и смотрю в узкое окно, сквозь которое мне видно палату. Вижу край больничной койки, кресло, в котором расположилась ночная медсестра. Я вижу прозрачные стебельки капельниц. И сверкающие, как новогодняя гирлянда приборы. Я слышу их мерное гудение. И стук сердца. Слабый, словно уставший. Я чувствую запах беспомощности. Бессилия. Убогости. Я осязаю итоговую черту за порогом.

По словам врачей, это не продлится долго. День, два. Неделя, месяц. И никаких шансов. И никакой надежды на выздоровление. И даже если случится чудо, то будущее приедет за Морозовым на инвалидной коляске и немного тронутое умом.

«Лучше пуля в висок, чем такая жизнь», – он не раз это повторял. Я запомнила. Прониклась. Взяла на себя обещание.

Пуля в висок, выпущенная женской рукой. Последняя дань собственной религии. Преклонения перед женщиной.

Наше сердце открыто для всех. Но кто-то скользит по его поверхности, не задерживаясь, а кто-то впивается в податливую плоть зазубренными крюками и навсегда остается под ребрами. Ноющей болью. Вечным напоминанием.

Моя ладонь скользит по ручке, и дверь практически бесшумно открывается. Делаю над собой усилие, чтобы совершить шаг. Чтобы сфокусировать зрение на лежащем на больничной койке человеке. Наш мужчина, наш покровитель, наш защитник. Где твоя сила? Где твоя власть? Что осталось от тебя? Слабая, безжизненная тень. Я вижу только изможденное лицо пепельного цвета, тонкие иглы в голубых венах, серые губы, прозрачные веки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Замираю на пороге и неслышно закрываю за собой дверь. Указываю медсестре на выход, и она беспрекословно мне подчиняется. Ее взгляд царапает мне кожу в районе виска. Легкий, как снежинка, но с ледяной изморозью по краям. Ее светлые волосы растрепались и, прежде чем проскользнуть мимо меня, она привычным жестом убирает пшеничные пряди за ухо. Ее лицо светится милосердием и добротой, но в уголках глаз затаилась боль, которую ей довелось увидеть в этих стенах. За месяцы или годы ее работы. Как шрамирование. На всю жизнь. Тонкими надрезами на гладкой коже. Сотня морщинок за ежедневные свидания со смертью.

Прислоняюсь плечом к косяку и спокойно жду, когда затихнут в коридоре шаги медсестры. Когда запах ее духов выветрится из спертого воздуха. Когда не останется даже упоминания чужого присутствия. В несколько шагов пересекаю пространство палаты, присаживаюсь на край кровати и достаю из внутреннего кармана сумки шприц. Смерть – она всегда рядом. В кармане. На соседней улице. В квартире напротив. Стоит протянуть руку, и тут же почувствуешь ее крепкое рукопожатие. Или пинок.

Нащупываю холодными пальцами катетер и снимаю защитную крышку. Ввожу внутрь пластмассовой трубки шприц, и прозрачная жидкость медленно перетекает в вену. Уверенно и неотвратимо, как снежная лавина. С таким же размахом и мощью. После чего наклоняюсь к мужчине и оставляю горячий поцелуй на его сухих губах. Зажмуриваюсь на мгновение, парализованная данной секундой, и тихо шепчу:

– Прощай.

На часах в коридоре восемь тридцать вечера. Время для вечеринок, фуршетов, презентаций, деловых встреч, свиданий. Наше с Сергеем последнее свидание продлилось ровно две с половиной минуты. Немного в противовес тем годам, что мы провели вместе. Все относительно.

В вестибюле меня встречают цепные псы из охраны. Окружают со всех сторон, загораживают дорогу. Пытаются остановить, но я лишь скидываю их руки со своих плеч, раздраженно отталкиваю протянутые ладони и шепчу как мантру:

– С дороги. Дайте пройти, – слова, будто песок на зубах. Гранитная пыль на языке.

Наконец, оказываюсь на улице и шумно выдыхаю. После больничной тишины на меня обрушивается городской гам, как селевой оползень. Растеряно оглядываюсь по сторонам и, минуя кортеж машин, иду в первую попавшуюся забегаловку. Этот вечер обязан закончиться спиртным.

Каждый шаг отдает болью в висках. Спотыкаясь, медленно бреду по тротуару. Не обращаю внимания на встречных людей. Не оборачиваюсь назад. Там позади слишком много вопросов ко мне.

А у меня нет ответов.

Что будет дальше? Дальше будет ночь, а потом серое утро. И так по кругу. По бесконечному кругу длиною в жизнь.

Сворачиваю на широкий проспект и беспомощно оглядываюсь по сторонам. Мой взгляд как натасканная гончая рыщет в поисках сегодняшнего пункта назначения. И не находит ничего подходящего. Но главное в этом деле не сдаваться.

Прикуриваю. Закрываю ладонью дрожащий от ветра желтый огонек и дальше иду по лужам света вечерних фонарей. Накинув на плечи угрюмые сумерки, вдыхая влажный городской смог.

Ремешок сумки небрежно намотан несколько раз на запястье. Туфли в серой уличной грязи. На глазах слезы. Сквозь тонкий материал плаща пробирается холодный ветер. Приглаживаю волосы и поднимаю воротник. Ни дать, ни взять, сейчас я как никогда раньше соответствую своему статусу. За который по таксе платят не более пары тысяч. За ночь. Это новое достижение в моей карьере. Вымученно улыбаюсь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Спустя пять минут, понимаю, что у меня надрывается телефон. Прижимаю трубку к уху и поднимаю руку, чтобы попутно поймать такси. Я готова поговорить с самим Богом. Высказать ему свои претензии на его счет. Но это всего лишь Алина.

– Мы должны найти, кто это сделал, – твердо заявляет она с неглубокими, похожими на выбоины в асфальте, паузами между словами. Судя по голосу, она уже пришла в себя. Но не настолько, чтобы адекватно мыслить.