Мургаш - Добри Джуров

запрещенные Коммунистическая партия и комсомол, и поэтому зорко следила за их деятельностью.

Каждый новый ремсист должен был делом доказать преданность нашим идеям и свою готовность выполнять все решения организации. Мне поручили распространять в гимназии прокламации с требованием снизить плату за обучение. В то время в стране часто вспыхивали стачки гимназистов. Они обыкновенно кончались тем, что наиболее активных ремсистов и комсомольцев исключали из гимназии.

Прокламации, которые нужно было распространить в этот раз, были направлены не только против высокой платы за обучение, но и против фашистских организаций «Ратник», «Отец Паисий», «Легион».

Помогать мне должен был гимназист Филипп Костов, по прозвищу Фико. Крупный парень, высокий, сильный, но не очень расторопный. Мы решили расклеить прокламации ночью на партах. Наш класс находился на первом этаже. Перед тем как уходить домой, мы оставили окно открытым наполовину. В полночь пробрались во двор гимназии. Прислушались. Убедившись, что сторож крепко спит, тихо подошли к окну своего класса. Фико подставил спину, я взобрался к нему на плечи, толкнул раму и через мгновение был уже в классной комнате. Но прошло немало времени, прежде чем мне удалось втащить в окно своего здоровенного товарища. За час мы расклеили прокламации на всех партах и, никем не замеченные, удалились.

Утром пришли перед самым звонком. В гимназии все ходило ходуном. Гимназисты читали прокламации. В одном из классов произошла даже драка между нашими ребятами и легионерами.

Первый урок оказался сорванным. Директор был в ярости и долго кричал на сторожа.

В районном комитете нас похвалили и сказали, что пора нанести новый удар — распространять прокламации и листовки на переменах.

Чтобы собрать побольше учеников, мы решили устроить во время перемены во дворе гимназии соревнования по борьбе. Был у нас второгодник по имени Гиммлер, отличавшийся необыкновенной физической силой. Он любил бороться. Нам не стоило особого труда подговорить его схватиться с другим известным борцом гимназии.

На большой перемене вся гимназия собралась смотреть поединок. Победителю обещали приз — бутылку ракии.

В самый разгар борьбы мы с Фико, окруженные плотным кольцом ребят, бросили высоко вверх пачки прокламаций. Они рассыпались в воздухе и стали медленно падать на землю. Гимназисты тут же забыли про борьбу и бросились хватать прокламации.

Через несколько дней появился рассыльный с черной тетрадкой. Он ходил из класса в класс и зачитывал распоряжение директора. Шестерых за распространение прокламаций исключили из гимназии, и среди них Гиммлера Карабойкова. Остальные пятеро были активными членами РМС, но не имели никакого отношения к нашей операции.

Я пришел домой мрачнее тучи — ведь из-за меня пострадали товарищи. Может быть, пойти к директору и заявить, что только я виноват во всем?

Вечером я встретился с одним из руководителей РМС нашего района.

— Как же так? Я виноват, а исключили других?

— Знаю.

— Я думаю… Может, пойти и рассказать?..

Товарищ из РМС подошел ко мне вплотную и внимательно посмотрел в глаза:

— Я-то думал, ты умнее, а ты…

— Что я?

— А если бы тебя исключили, хотя ты и не принимал участия в этом деле? Неужели ты бы пошел и заявил: «Я не виноват, исключайте других, кто это делал». И назвал имена. Так, что ли?

Я обиделся, сжал кулаки:

— Ты что, с ума сошел? Что я, предатель!

— Предатель! Хочешь попасть в руки полиции? Думаешь, там тебя по головке погладят? Придет время, и тебя исключат. Разве ты не готов к этому?

К «этому» — исключениям, арестам, тюрьмам — мы все были готовы. Готова была и мать. Она никогда не противилась моему участию в нелегальной работе. Только иногда говорила, не надеясь, что я ее послушаюсь:

— Делай, как знаешь, Добри. Но ты мир не переделаешь, только беду на себя накличешь. В душе я и сама коммунистка, придут коммунисты к власти, я первая выйду к ним навстречу.

— Хорошо, мама, — отвечал я. — Только ты скажи, с какого края села придут они: я тоже пойду их встречать вместе с тобой…

На этом разговор заканчивался, чтобы вновь повториться через месяц или два.

Впрочем, мое исключение не заставило себя ждать. В феврале в нашей гимназической организации произошел провал. Я был исключен с оговоркой, что навсегда лишаюсь права поступать в какие-либо учебные заведения царства.

Во время зимних каникул мы создали Рабочий молодежный союз в Брышлянице. После исключения из гимназии я возвратился в село и был избран секретарем РМС. Председателем молодежного общества земледельцев был мой сводный брат Митко. В обществе состояли и мои сводные братья Стефан и Петко. Таким образом, в доме «единый фронт» был создан, создали его и между обеими организациями.

В это время по стране прокатилась волна забастовок и стачек. Наступило 18 марта — день Парижской коммуны. По этому случаю из окружного комитета РМС в Плевене пришла инструкция, где говорилось, что по всему селу должны быть распространены прокламации и лозунги. Прокламации мы писали печатными буквами, чтобы полиция не смогла узнать нас по почерку, а лозунгами решили украсить стены школы, церкви, здание общины и дома сельских чорбаджиев.

Масляную краску взяли у кладовщика кооператива бай Киро, который слыл коммунистом. А для полной конспирации решили, что «художниками» будем только я и Давид.

Ночью мы потихоньку вышли из дома и, прячась в тени заборов, двинулись к церкви.

Скоро на стене красовался лозунг:

«Да здравствует 18 марта — день Парижской коммуны!»

После этого мы украсили лозунгами стены школы, общины, корчмы и магазинов. Исписали стены домов самых известных в селе чорбаджиев.

На рассвете работа была закончена. Мы возвратились домой и только теперь увидели: руки наши были перепачканы краской, словно мы красили пасхальные яйца. Пытались отмыться — бесполезно. Что делать? Власти наверняка уже утром начнут искать виновников по всему селу и к нам нагрянут… Я снял со стены керосиновую лампу и стал поливать из нее на руки Давиду. Керосином оттерли и пятна на одежде.

Я заснул на рассвете, а около девяти утра мать разбудила меня:

— Вставай. Требуют тебя в общину.

Сельский рассыльный стоял на кухне.

В общинном управлении меня провели прямо ко кмету. Рядом с ним сидел батюшка, нервно пощипывая бородку.

— Антихрист! — крикнул он, как только я появился в дверях. — Божий храм осквернил! А ведь священное писание учил?! Два года вкушал хлеб святой церкви!

— Батюшка! За что ругаешься? — сказал я, отступая на шаг, ибо отец святой взмахнул угрожающе посохом.

— Подождите, батюшка, — прервал его кмет. — Не надо кричать. Добри все нам расскажет. Может, и заблудился паренек, но он честный, правды не боится.

Из всего