Мургаш - Добри Джуров

В комнате был один маленький Гошо, который хоть и видел, что я делаю, не мог ничего никому рассказать, потому что умел только реветь. Я вытащил пистолеты, густо смазал их свиным салом — от отца я слышал не раз, что оружие надо смазывать, — завернул аккуратно в тряпку и закопал в саду под орехом.

Теперь бояться было нечего. Я опять вышел на площадь и стал смотреть, кто что принесет. Спустя немного появилась девчонка, которая притащила завязанный в платок старинный револьвер. Писарь, сидевший за столом, записал ее имя и швырнул оружие под стол.

Потом одна женщина принесла ружье, а несколько ребят — пистолеты. Больше до самого полудня никто не приходил. Мы вертелись вокруг писаря в надежде, что он отойдет хоть на минуту попить воды, а мы тем временем сумеем утащить что-нибудь из-под стола. Но писарь сидел как привязанный…

Вдруг мы услышали шум, доносившийся от верхнего края села. Вскоре на шоссе выросло облако пыли и появился автомобиль.

Мы с мальчишками бросились врассыпную и скрылись в подворотнях. Писарь быстро вскочил и побежал к автомобилю.

Шофер почтительно отворил заднюю дверцу, оттуда показалось несколько полицейских. На груди у одного были аксельбанты, на ногах — лаковые сапоги, в руках он держал нагайку.

Я во все глаза смотрел на красавца полицейского и в душе говорил: «Вот бы мне быть таким!»

Страх наш скоро прошел, и мы потихоньку стали приближаться к приехавшим. Полицейские ругали писаря. А он повел их к столу, отодвинул его в сторону и показал собранное оружие.

— Что ты мне показываешь это барахло? — спросил главный начальник.

— Это все, что принесли, господин начальник…

— Оружие! Я требую оружия! Карабины, револьверы, пистолеты, а не эти старинные пугачи! В этом разбойничьем селе наверняка столько оружия, что можно вооружить целый батальон.

— Ничего другого не приносили, я с самого утра здесь жду, — оправдывался писарь.

— Не приносили, так принесут. Или…

Начальник не обращал на нас никакого внимания, и мы плотным кольцом окружили важных гостей. Но в это время он взмахнул нагайкой и стал стегать направо и налево. Мы с визгом бросились к своим спасительным подворотням.

Через несколько дней отчим вернулся. Он с трудом передвигался. На работу выходил все реже и реже. А потом в течение нескольких месяцев вообще не выходил из дому, все время лежал, укрытый самыми теплыми одеялами, и время от времени тяжело вздыхал. У него была чахотка.

…Карандаш быстро бежал по листку:

«…И вот, Лена, в 1923 году я вновь стал сиротой. А мать опять вдовой. Старшие братья мои подросли и сами начали заботиться о куске хлеба. Но за маленькими нужен был уход, нужна была мужская рука в доме. Мать снова вышла замуж за вдовца из села Брышляница, у которого было трое сыновей…»

4

Новый мой отчим Илья Штыркелов состоял в партии левых земледельцев. После переворота 9 июня[3] принимал участие в осаде Плевена с «оранжевой гвардией». Потом, после разгрома восстания, бежал в Сомолит и скрывался там, пока не вышла амнистия.

Штыркелов был трудолюбивый и добрый человек.

Шли годы. Над губой у меня появился пушок, и мои товарищи стали жаловаться, что я совсем покинул их компанию. В то время я нашел новых, гораздо более интересных друзей — книги.

В библиотеке было много исторических книг, которые я прочитал от корки до корки. Но настоящим открытием для меня явились «Записки болгарских повстанцев» Захария Стоянова. Книга была толстая, и библиотекарь сказал, что дает ее мне на две недели. А я держал ее целый месяц. По два-три раза перечитывал некоторые главы и все не хотел возвращать книгу, так она мне понравилась.

Потом мне в руки попал роман Джека Лондона «Железная пята». Эта книга понравилась мне не только как увлекательный роман, она была моим первым учебником политической экономии.

Но больше всего я любил книги о море и морских сражениях, страстно мечтал стать моряком и решил поступить в морское училище. Как сыну погибшего на войне, мне полагалась стипендия.

Когда окончился учебный год, я поехал в село Врабево к своему дядьке с весьма щекотливым делом. Для поступления в училище мне не хватало… всего одного года. Дело мог поправить только поп, выдав мне копию свидетельства о крещении, но при этом вместо года рождения «1916» он должен был написать «1915».

Мне казалось, что сделать это совсем просто, дядька мой был влиятельным в селе человеком.

Дядька пригласил попа домой. Они сидели за столом, пили подогретую ракию, закусывая луканкой[4] и горячим лавашом, а я маялся, глядя в окно, пока они вели бесконечные разговоры. Поп оказался упрямым человеком и, несмотря на то, что тетка принесла новый чайник с горячей ракией, все никак не соглашался подделать год рождения.

— Батюшка, — уговаривал его дядька, — ты же сам понимаешь, сирота он, никто о нем не позаботится… Ну что тебе стоит?.. Одну цифирку исправить. Доброе же дело для человека сделаешь… Ведь поступит в училище, там и кормить и одевать будут…

— Не могу, Христо. Не могу грех такой принять на душу. Если уж ему нужна стипендия, пусть поступает в семинарию, и образование получит, и профессию хорошую…

Так они ни о чем и не договорились. Когда поп ушел, дядька позвал меня в комнату:

— Видишь, ничего не выходит… А может, послушать его? Ведь добра тебе желает человек…

— Попом ни за что не стану! — отрезал я и стал собирать вещи в дорогу.

После этого я решил поступить в практическое электротехническое училище в Луковите. Явился на конкурсный экзамен, выдержал его, но… поступить в училище мне не удалось. Требовалось дать взятку, мои же «капиталы» не позволяли этого сделать.

В конце концов мне удалось поступить в торговое училище в Свищове. Я изо всех сил старался постичь премудрости торговой бухгалтерии и двойного счетоводства.

Прошло два месяца. Приближался праздник училища. За два дня до него рассыльный обошел все классы и зачитал распоряжение директора: для участия в манифестации и праздничном молебне все ученики должны быть в форме — куртках и фуражках с гербами и звездами.

У меня была синяя суконная куртка, которая при случае могла сойти за форменную. Брюки тоже были синие, правда, в мелкую полоску. Мать перешила мне их из отцовских. Не хватало только фуражки. Стоила она семьдесят пять левов. А у меня было только двадцать. Решил пойти в Драгомирово к дядьке Захарию и попросить у него денег. Рассказал дядьке о своих невзгодах, и он снабдил меня деньгами, а в придачу