Мургаш - Добри Джуров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я уже нашел невесту, мама…
— Кто же она? Из Софии?
— Ткачиха. Хорошая девушка.
Мать поджала губы и долго ничего не говорила. Потом, когда у нее оборвалась нитка, она нагнулась, чтобы ее связать, и процедила сквозь зубы:
— Я женщина простая… А ты такой умный, других учишь, государство хочешь переделать… Куда мне учить тебя!
Я смолк. С мамой спорить трудно.
Десять дней, которые я наметил провести в Брышлянице, прошли как сон. Я беседовал со стариками, спорил с деревенскими богатеями и попом, а вечерами мы с парнями и девчатами собирались на сходки и посиделки.
Прошел Новый год. Однажды ранним утром я отправился в Плевен. Мать положила мне в мешок каравай хлеба, шмоток сала, добрый кусок мяса и банку с тыквенным повидлом.
— Ну, смотри возвращайся. И… приводи мне сноху…
Только теперь она вспомнила о моей девушке.
— Приведу, мама.
— А как звать-то ее?
— Елена.
По дороге сюда я десятки раз вспоминал свой разговор с мамой: «Приведи ее!», «Приведу!», «А как звать-то ее?», «Елена». И столько же раз спрашивал себя: а согласится ли Лена стать снохой бабы Ганы?
Перед отъездом в деревню я решил написать Лене, спросить, согласна ли она выйти за меня замуж. И не написал.
«По приезде в Плевен сразу же сделаю это!» — грозился я мысленно и ускорял шаг.
Но вышло так, что я написал ей не из Плевена, а из Згалево.
Васо подробно рассказал мне, как найти дом згалевского товарища, у которого мне надо было остановиться, и, когда смерклось, я уже стоял перед двухэтажным домом на краю села. Парень, встретивший меня, долго расспрашивал, кто и зачем меня направил сюда, и наконец отвел в комнатку на втором этаже. В ней стоял деревянный топчан, покрытый домотканым одеялом, жестяная печурка из тех, какие называют буржуйками, и стол, на котором лежала груда книг.
— Здесь останешься, пока я не приведу товарищей. Лучше будет, если тебя никто не увидит, поэтому никуда не выходи. Еду и воду я принесу.
Парень исчез. Спустя немного он вернулся с расписным глиняным кувшином, полным воды, миской с фасолью и куском сала.
— Извини, я тебя оставлю одного. Сам понимаешь — дела. — И вышел.
Я перекусил, вынул бумагу и карандаш. Пора написать Лене.
2
«Здравствуй, Лена!»
И задумался. Ведь в этом письме я должен сделать ей предложение… Что и как написать? Может быть, надо рассказать о себе от рождения до сегодняшнего дня?..
Я взглянул на дрожащий огонек керосиновой лампы и задумался. Отца я не помню. Да и он-то меня видел всего лишь один раз, когда приехал в отпуск с фронта. О нем я знал со слов мамы.
Отец был огородник и, как рассказывали, хороший огородник. Это занятие позволило ему объехать полмира: сначала он работал в Румынии, затем в Венгрии, а после этого добрался до самой Америки. Он был первым в селе, кто надел городские брюки, прочел много книг и знал наизусть стихи Ботева. Только торговец из него вышел плохой: он покупал по той цене, какую запрашивали, а продавал за столько, сколько давали. Поэтому торговыми делами всегда занимался его младший брат Христо, впоследствии сделавшийся торговцем.
Когда началась Балканская война, отец находился в Венгрии. С первым же пароходом по Дунаю он возвратился домой, чтобы принять участие в освобождении порабощенных братьев.
Спустя неделю после окончания войны он снова был в родном селе. Вечером, отправившись на гулянку, заметил в хороводе стройную чернобровую девушку. Поглядел на нее, порасспросил, кто такая, и решил: «Возьму в жены!»
Возвратившись домой, сообщил отцу о своем решении, тот возмутился:
— Нашел невесту! Да беднее их нет никого в селе!
— И красивее тоже нет!
— Красота не кормит!
— Не кормит, но сердце веселит.
Кроткий человек был отец: букашки не обидит, но уж если что решил — спорить было бесполезно — обязательно сделает по-своему.
Сыграли свадьбу, и молодые зажили счастливо. Только недолго счастье длилось. Скоро началась мировая война, и отец опять отправился на фронт. А в это время родился я.
Нелегко жилось матери у свекра, который ее недолюбливал за то, что не принесла она богатства в дом.
Но вот наступил последний день войны. Он оказался самым черным для нашей семьи. Как раз в тот день, когда было подписано перемирие, над отступавшими войсками пролетел неприятельский самолет. Летчик сбросил несколько бомб. Одной из них убило моею отца…
Дед выгнал мать из дому, а меня хотел оставить у себя. Но мать посадила меня себе на спину, привязала, взяла в руки узелок и отправилась жить к соседке.
У меня сохранились смутные воспоминания о тех временах. Я и сейчас словно чувствую жесткую подстилку из козьей шерсти, на которой лежал, когда мать уходила на поденную работу. Приходило время жатвы, и мать вместе с другими женщинами и девушками отправлялась в чужие села на заработки, чтобы через месяц вернуться, привезя с собой несколько мешков дунайской пшеницы и немного денег, которых как раз хватало на керосин и другие мелкие покупки.
В то время к нам несколько раз приходили люди, желавшие меня усыновить. Когда начинался разговор об этом, меня выгоняли из комнаты. Но я всегда вертелся у двери или под окном и жадно прислушивался.
— Гана, — доносилось до меня, — ведь добра тебе хотят!
— Не хочу я вашего добра!
— Ты ведь еще молодая. Замуж без ребенка легче выйти.
— Если найдется хороший человек — возьмет и с ребенком.
— Так ведь и сыну будет лучше: поля у нас хорошие, и сливовый сад, скотина есть…
— Я не для других его рожала! — И чтобы закончить неприятный для нее разговор, звала меня:
— Добри!
Я вбегал в комнату, хватал мать за юбку и ждал, пока уйдут чужие.
Мать, твердая, суровая женщина, у которой редко на глазах появлялись слезы, становилась на колени, прижимала меня к себе и плакала.
Так шли месяцы, годы. Я подрастал быстро. По целым дням мы с мальчишками гоняли по лесам и полям, таскали огурцы и дыни из чужих огородов и раскрыв рот слушали сказки старых пастухов. На всю жизнь запомнил я одну из этих сказок — о Гяурбаире в горах над нашим селом.
«Когда-то во Врабеве было два махала: турецкий — большой и меньший — болгарский. Жила в болгарском махале красавица с косами до пят, с бровями, как ласточкины крылья, с голосом звонким, как у соловья. Многие парни просили ее руки, но она всем отказывала, ждала юнака — богатыря
