Сеть Индры. Сеть Индры, Мистерия о Геракле, рассказы, стихи - Максим Александров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Город казался ему мандалой, где каждая линия имеет свой глубокий смысл и значение. Он даже начинал думать, что этот город и есть цель его исканий, икона невидимого Града, миросозидающего эйдоса. Его отблески являлись ему на рудиковых зарисовках, и сам художник виделся ему великим святым, кальбом наших дней, в то время как сам он лишь безнадёжно стоит на пороге.
Наверное, в этот Град можно войти, стоит лишь отыскать в лабиринте города нить, ведущую к его сердцу.
Но это сделает уже кто-нибудь другой.
На древнем надгробии он нашёл изображения коня, тигра, дракона и черепахи. Четыре хранителя словно сошлись на совет. И он улыбнулся им, признав старых знакомых: голубоглазый конь, древний одноглазый дракон, синяя черепаха, страшно похожая на мать его квартирной хозяйки, до боли знакомый тигр…
Две чёрные бесстрастные одинаковые фигуры ждали его возле заброшенной часовни. И он подумал: не здесь…
* * *
И настал день, прозрачный и чистый, день отдохновения и день свершения. В аметистовом свечении вечера лица предметов проступили отчётливо, как под воздействием реактива, и он понял, что сегодня получит знак.
Увидев его, он с трудом удержался от смеха: знак, ясный как небесная голубизна, висел на стене в соседней комнате. Все эти дни он ждал его в двадцати шагах дальше по коридору.
Прекрасная танка – вышитая на шёлке тантрическая икона – словно испускала невидимые лучи. Эти двуглавые холмы, это озеро в форме неправильного круга, – он узнал их с первого взгляда. Много раз мысленным взором бродил он вокруг них.
Солнце и стареющая луна, висящие в небе, как это бывает в ранние утренние часы, обозначили стороны света. Четыре яростных локопала по сторонам от неведомого Бодхисаттвы с соколом являли его могучие энергии. Замысловатый узор у подножия трона был знаком пути.
– Удивительная вещь – сказал он, обернувшись к хозяйке, – откуда она у вас, Фира?
– Я её стырила. Клёвенькая, правда?
Фрагмент 9
Наверное, её угораздило купить какую-то особую несохнущую краску. Хотя она никак не могла сообразить, для чего такая краска нужна, но одно из её назначений – выкуривать людей из собственного дома – было ей совершено очевидно. Оставалось одно из двух: или явиться к Ипе с повинной (что было исключено), или отправиться в Вышгород, куда её каждое лето вежливо приглашала пожить материна подруга.
«Интересно, подаст на меня Ипочка в суд за кражу или не подаст?» Только вчера после часа поисков Фира сообразила, что её любимая сумища, без которой, ну хоть убейся, не обойтись, осталась у бывшего супружника. Красная сумища была не простая, а заговоренная, туда влезало всё что надо. А во все остальные… ну, в общем, совсем не то. Поэтому линять без сумищи из Москвы было никак не возможно.
Как она и рассчитывала, Ипатия дома не было. Сняв в прихожей сапоги – не дай бог наследить, – она на цыпочках вошла в комнату. Провела пальцем по тумбочке и присвистнула: Ну и ну! Чтобы у Ипы была пыль! Не иначе как умотал в командировку. Сумища обнаружилась на антресолях.
Чего бы ещё стырить? Вдруг ещё чего-нибудь понадобится. А то ведь новый замок врежет, как пить дать врежет. И записочку придётся оставить, а то ведь сразу милицию вызовет, скандала не оберёшься.
Уже только дома, укладывая вещи, Фира обнаружила, что в сумище лежит маленький свёрточек, который оказался совершенно суперским старинным шелковым платком – большущей расшитой разноцветным щёлком картиной с Буддой, птицей-соколом и страховидными ифритами. (Сама Фира, правда, ифритов никогда не видела, но всегда их вот так примерно себе и представляла). И так как Фира была легкомысленной особой, она тут же решила, что фиг его Ипочке вернёт. Она сделает для него рамочку, или… короче, она придумает, что она с ним сделает и как это будет классно. И она, свернув, снова сунула его в карман сумищи.
Фрагмент 10
– Дороги – нити тончайшей пряжи, это сеть. Она неуловима, но нет никого, кто бы ни попал в неё, – сказала синяя черепаха, – разве эти тропы не тропы времени? Они сжимаются всё туже, ячейки всё меньше. Не пора ли вытаскивать невод?
– Погадаем на твоём панцире, сестрица, – усмехнулся тигр. – Разве время подобно сети? Оно подобно обвалу. Стоило сказать слово и эхо обрушило горы. Что нам остаётся? Слушать отзвуки.
– Ты сам виноват в этом, – сказал голубоглазый конь, – ты вечно лезешь в людские дела, и открыл им слишком многое. Но разве мы не хранители? Разве время властно и над нами?
– Время подобно волнам, – прошептал древний дракон, и надолго замолчал, прикрыв свой единственный глаз, то ли задумался, то ли оцепенел. – Они вернулись, но они совсем другие.
Текст 11
Приковылял одноногий старик.
Ходил, глядел птичьим взглядом.
Хлопнула сама собой крышка от погреба.
Зашумело дождём.
Пришёл поп.
– Зверь родился, доподлинно известно, – сказал.
Ухало, гремело.
– Понаехали чёрные, сила адова, из Масоха да Фувала, и главный у них – Гоги. Чую, последние времена настают, – запугивал.
– Времена, они всегда последние, – сказала Синяя Дама, – не мелите вздор, Джордж.
На крыше сарая мёртвый ворон.
Фира жила в этом городке уже третью неделю, всосанная в него как в воронку. Чуть ли не впервые в жизни она осталась наедине с собой. Тут даже не было телефона. Две недели она ходила растерянная, ошеломлённая нахлынувшей тишиной. Ей всё время казалось, что она это не она. С детства все её считали страшной эгоисткой, но при этом всегда был кто-то, с которым она была «мы». Теперь Фира с удивлением оглядывалась по сторонам, не замечая привычных отражений, и с непониманием ощупывала пустоту.
Но потом этот мир стал постепенно населяться: появился дятел на сосне, и она вдруг поняла, что никогда раньше не слышала дятла, появилась Синяя Дама, появился Зверь. На стене поселился свистнутый у Ипы прикольный Будда с ифритами, а в конце коридора страшно на него похожий дядя Женя, такой же добрый и круглый, только в очках. А ещё были часы, кошки и Елена Аркадьевна. В горшках росли посаженные Фирой ели. Но внутри по-прежнему копошились и больно кусались многочисленные персонажи, которые никак не могли договориться, кто же из них станет Фирой; и ей приходилось бродить по городу и расселять их по разным закоулкам.
Главное, никаких старых знакомых… Чтобы можно было отлёживаться и зализывать раны. И не о чём не думать. Хорошо бы стать клушей. Тупой-тупой и совершенно спокойной. Вообще без нервов и без мозгов, и всё по фене. Какой был бы кайф! Или сразу святой, чтобы всё понятно…
И её желание, кажется, стало исполняться, но как-то странно. Волю её сковала какая-то дремота. Как будто она утонула, и не было даже сил пошевелить рукой, чтобы выплыть.
Это было так на неё непохоже. Всю жизнь она самоотверженно сражалась с многочисленными опасностями: из каждого бутерброда прищурясь выглядывали калории, солнечный свет грозил миомами и ожогами, ядовитые вещества парили как злые духи в атмосфере, копошились в земле и булькали в водопроводной воде. И она бесстрашно заклинала их, умащиваясь кремами и принимая волшебные снадобья, отгоняя недругов диетами и магическими гимнастиками. Но враги мутировали, выдвигали пятую колонну, склоняли к измене вчерашних друзей. Те, на кого она полагалась как на себя, вдруг открывались с новой, опасной стороны, и ей приходилось менять всю диспозицию обороны, вводить новые табу…
И вдруг ничего… Она демонстративно пожирала перед зеркалом целый батон, ожидая вопля ужаса из глубины своего существа – и ничего, молчание…
Даже телевизор смотреть не хотелось…
А в городе вдруг стало страшновато.
«Это, наверно, из-за меня», – горько думала Фира. По некоторым улочкам, куда она расселила своих жильцов, она и сама теперь боялась ходить.
* * *
– Вы только подумайте, этот тип опять мне приснился! – сказала за завтраком Елена Аркадьевна с оскорблённым видом.
Елена Аркадьевна говорила о пропавшем соседе.
В один прекрасный день он, вернувшись с прогулки, зашёл к себе в комнату, и больше его никто не видел.
Более всего Елену Аркадьевну возмущал тот факт, что он пропал именно в доме, а не где-нибудь ещё. И потом, она никак не могла вспомнить, как его звали. Время от времени он ей снился. Во сне она всё хотела высказать ему свои претензии, но это ей никак не удавалось.
Бедная, бедная Елена Аркадьевна, в своих проблемах она никогда не находила сочувствия. Синяя Дама была непроницаема и равнодушна как морская звезда.
Синяя Дама – сумасшедшая мать Елены Аркадьевны – коротко стриглась, кормила пришлых котов и вечно забывала запирать двери. Она была стильной как парадная лестница или старинная чугунная ванна, стоящая посреди фириной комнаты.