Сеть Индры. Сеть Индры, Мистерия о Геракле, рассказы, стихи - Максим Александров

На стоянке он воспользовался чужой машиной. Потом сменил её на мотоцикл. Эту ситуацию он обдумал заранее. Козырем Мирко была фантастическая способность заранее просчитывать все ходы и расставлять ловушки. Но ведь можно действовать абсолютно произвольно, не правда ли?

Как можно вычислить человека, который сам не знает, что он сделает в следующую минуту? Человека, способного совершать абсурдные поступки?

Выехав из города, Стоянов затормозил на перекрёстке. Итак, направо или налево? Внутренне ухмыляясь, он подбросил монетку. Решка. Налево.

Всё реже и реже вспыхивали по сторонам дальние огни. Дорога захватила его, унося остатки усталости и тревожных мыслей и награждая почти звериной слитностью с пространством. В туманной свежести лугов ему чудился запах далёкого моря. А может быть, это и было море. Древнее море, выступившее над равниной бескрайней туманной пеленой. Когда мотор заглох, он, бросив мотоцикл, пошёл наугад через ночной луг.

В высокой траве кто-то скрипуче кричал. Трава была выше пояса. Местность пошла под уклон, под ногами зачавкало, загудели комары. Внезапно стало холодно, словно он погрузился в холодный туманный поток. Речушка была крохотной, и он перешёл её вброд. Чуть выше снова стало тепло. Стоянов засмеялся – вспомнилось детство. Заночевать посреди луга – пожалуй, это самый нестандартный вариант. Впереди чернели деревья. Пелена тумана над речкой загустела, поплыла. Теперь казалось, что между холмами струится огромная белая река. За деревьями оказалась поломанная ограда. За ней какие-то турники, веранда. Видимо, брошенный пионерлагерь. В тёмном двухэтажном корпусе мелькнул огонёк. «Стоп», – подумал Стоянов.

Но что-то привлекло его внимание. Дамская сумочка у скамейки. Зачем она тут лежит? В тени под навесом белела Лада. «Бежать!» – прокричал инстинкт самосохранения. «След!» – гаркнул мент.

В сумочке он нашёл студенческий билет, теперь сомнения отпали – это была она, пропавшая свидетельница. Стоянов скользил бесшумно, как кошка. Вскоре он нашёл женскую туфлю.

Куда он мог её деть? Или в корпусе, или в котельной.

Внезапно жалобно зазвонил испорченный мобильник.

– Да?

– Она в подвале под корпусом.

– Кто это говорит?

– Стоянов, не пытайся казаться глупее, чем ты есть. Я жду тебя. Дверь в корпус открыта, я на втором этаже. Чтобы тебе было удобнее ориентироваться, я зажгу свет.

Одно из окон засветилось.

– Почему ты думаешь, что я приду?

– Хотя бы из любопытства. И потом, какой у тебя выход?

Мирко сидел в кресле, заложив ногу за ногу, и чуть заметно улыбался.

– Я надеюсь, что у тебя хватит выдержки не суетится и не делать глупостей?

– Ладно, о-кэй, твоя взяла. Что ты хочешь?

– Мне нужна твоя душа.

– А фиг тебе! – с удовольствием сказал Стоянов.

– Ты поступил нехорошо. Зачем ты убил моих ребят? А впрочем, я тебя прощаю.

Стоянов промолчал.

– Но, к сожалению, это ничего не меняет, – печально сказал Мирко, – всякий, бросивший мне вызов, обречён, такова воля Отца Моего. У тебя впереди вечность, и будет время подумать о своей ошибке. Сколь скудна человеческая фантазия! – ад ничто перед тем, что тебя ждёт.

– О-кэй, имеются варианты? – выдавил из себя усмешку Стоянов. Он вдруг ясно понял, что Мирко не врёт.

– Поверь в меня и завтра же будешь со мной в Царстве Отца Моего.

– Что я должен делать?

– Ты хотел бежать от меня, но это невозможно, ведь я – это и ты тоже. Твой единственный шанс на спасение – принять смерть сознательно и добровольно, умерев от собственной руки во славу мою.

Он подвинул Стоянову лист бумаги и ручку:

– Пиши: «Я тяжко виноват. Передаю душу мою в руки Ваала». Подпись.

Стоянов молча расписался.

– Я не ошибся в тебе, – голос Мирко был ласков, – там, в соседней комнате табуретка и петля. Я рад, что теперь ты будешь с нами.

Он махнул рукой назад, показывая направление, и сам остался сидеть неподвижно, даже когда Стоянов оказался у него за спиной.

Пройдя четыре шага, Стоянов обернулся и аккуратно всадил Мирко в голову всю обойму.

Потом он вышел во двор. Светало. На крыше, нахохлившись, сидел белый сокол. Или ястреб? Чёрт их разберет. На пожарном щите он нашёл топор. Придётся ещё потрудиться, где-то здесь росла молодая осина.

* * *

Паралич Мирко Иосипович. 1980 г.р., гражданин Боснии и Герцоговины. Причина смерти: множественные пулевые ранения в области головы. Грудная клетка пробита деревянным колом. Труп обнаружен в заброшенном корпусе бывшего пионерского лагеря «Золотой восход».

Власова Людмила Ивановна. 1985 г.р., бывшая сожительница Паралича. Причина смерти: сильная кровопотеря. Труп найден в подвале того же корпуса.

Текст 7

– Имя ему Баал.

– Но это не имя!

– Имя его сокрыто. Ты же можешь называть его Баал зебуб – повелитель мух.

Он был невообразимо громаден, великие пирамиды потерялись бы у его ног. Громаден и чудовищно, непропорционально мускулист. Страшную грудь скрывала роскошная завитая борода. Равнодушно-неподвижная маска, застывшая на нечеловеческом лице, лишала остатков надежды. Перед звероподобной мощью этого каменного истукана Люцифер показался бы плюгавым интеллигентом.

«Силой мышцы своей…» – Евгений вздрогнул.

Вокруг не было даже барханов, на 10 дней пути только растрескавшаяся сухая земля, твёрдая как железобетон. Словно всё вокруг было выжжено чудовищными неземными энергиями.

«Слава Господня, – понял Евгений. – Наверное, это что-то вроде радиации».

Но что-то смущало его, смущало сильнее, чем нарастающее желание зарыться в песок, сгинуть, исчезнуть из-под испепеляюще-равнодушного взгляда, и вдруг он осознал – что: гигант не отбрасывал тени!

Вельзевул сидел в кресле, закинув ногу за ногу, и усмехался. Худой, сутулый, почти горбатый, ехидный, он говорил, растягивая слоги: «Эу-ге-ни-оо! Па-а-нравилось? Э-таа шутка. Я его п-аа-ставлю в Та-а-кла—Макан, в саа-мой середине!»

Перехватило грудь, закружилась голова – в комнате было не продохнуть. Вельзевул с Рыжим смолили почти непрерывно и запрещали открывать окна. Это называлось у них «рабочая атмосфера». Рыжий был уникальным специалистом по травам, и что он подмешивал в табак, так и осталось для Евгения тайной.

В углу сидела босая Натаха – юная хозяйка квартиры, – в джинсах, топлес, и, не обращая ни на кого внимания, перебирая струны гитары, декламировала хайку. Кто-то подарил ей сборник. Сделав героическое усилие, она открыла его, и с тех пор больше не закрывала, временами говоря исключительно стихами.

Порой, выходя из транса, Вельзевул замечал её и говорил: «На-таашенька, прикройся, светик», – прочую молодёжь он в такое время вообще игнорировал.

Обитель Вельзевула (для друзей Буба) всегда утопала в грязи. На полу валялись окурки, пивные банки, бутылки, шприцы. На кухне громоздилась гора немытой посуды. Когда её накапливалось чересчур много, Натаха, рыча, колошматила всю груду скалкой и заявляла гостям, что теперь они могут есть из тазика. Гости виновато переглядывались, и вскоре на кухне появлялась новая посуда. Скорее всего, её привозил Мирко. Черноглазый и черноволосый, всегда элегантно одетый, в шелковой рубашке, с золотым перстнем-печаткой, он отдувался за всех: привозил еду, бегал за пивом, возил на своём шикарном Мерсе всю гоп-компанию на шашлыки, если Вельзевулу вдруг приходила мысль провести семинар на лоне природы.

Лоном именовался пустырь у оврага с вечно чадящими покрышками. Прокопченный куст бузины Натаха украсила компакт-дисками. Они висели на тоненьких ниточках и радужно переливались. Неподалёку Буба соорудил абстрактную композицию из пивных банок. Когда набиралось достаточно новых, скульптура пополнялась какими-нибудь очередными деталями. Ей полагалось кланяться, приносить в жертву авторучки и возглашать мантру:

О-оо-соо-а-вви-а-а-а-химм!!!

Здесь на лоне Вельзевул иногда добрел и, нисходя к младшей братии, произносил проповедь: «Гла-а-вное, дети мои, это чтобы было смешно!»

* * *

Ночь таскала их за шкирку как слепых котят, пряча по укромным уголкам памяти. Евгений съёживался, всей кожей и оголёнными нервами ощущая холодное дыхание хаоса. Хаос ходил вокруг дома безмолвный и безликий, пробуя на ощупь стены, выискивая щели и трещины, разъедая запоры и решётки. Из его глубин выходили причудливые звери, глядели огромными, как блюдца, печальными глазами, и от их дыхания запотевали окна.

«Мы живём в чужом доме, – думал Евгений. – Он построен не нами и не для нас. Его оформленность не менее загадочна, чем внешний мрак. А нам он нужен лишь для того чтобы укрыться от ветра…»

Ворота, выставленные в ночь щитом от противоречий, запирали пространство смысла, и их кованые засовы, чёрные и страшные, останавливали натиск времени, дующего из ночной пустоты. Дом, укрывший за воротами и стенами потаённые смыслы своих аркад и дворов, безмятежно дремал, полнясь шорохами заплутавших мыслей, случайными видениями и полётами летучих мышей. Жильцы оставляли свои тени сваленными по углам, и они копились там годами и зарастали флюоресцирующими грибами, пока земля не возвращала им сущность праха.