Большой круг - Мэгги Шипстед

но, понимаешь, я стар. Мне нужен кто-то молодой и легкий, чтобы самым глубоким и сложным желанием у него было удовольствие, и в первую очередь такое, которое можно получить за деньги. Важное качество. Ты вообще-то знаешь, как мало людей на деле способны испытывать настоящее счастье от денег? Огромная редкость. Руди годится мне сейчас, но в твоем возрасте я хотел чего-то усложненного, чудовищного, такого… – Хьюго обнажил зубы и показал, будто раздирает что-то пополам, – чтобы меня разорвало на части.

Его знаменитый голос эхом отдавался от потолка. Мне захотелось рассказать ему про Алексея, но Хьюго болтун, и я передумала.

– Оливер вообще не объявлялся. Не звонил, не орал на меня, ничего. Полная тишина. Моя агент говорит, что его агент говорит, что он пал духом. Но он изменял мне по крайней мере с одной актрисой и по крайней мере с одной моделью, и бог знает с кем еще, и мне об этом известно. В общем, вся пурга насчет разбитого сердца несколько перебор.

Пренебрежительно махнув рукой, Хьюго уперся в меня самым пронзительным своим взглядом и спросил:

– Что больше всего привлекло тебя в Оливере?

– А ты его видел?

Пронзительность взгляда пошла крещендо. Я сказала:

– Он единственный понял, что значит пережить байду с «Архангелом». Ты же знаешь, как говорят: выбирать надо того, с кем можно пойти в разведку. Но тут вышло так, как будто ты уже в разведке и там оказался кто-то еще. И вот вы вместе в разведке, а это не фунт изюма.

Я допила стакан. Хьюго сгонял на кухню за бутылкой.

– А потом? – спросил он, разливая. – Разведка потеряла весь свой блеск?

– Оливер стал частью тягот разведчика.

Хьюго элегантно забросил одну руку на спинку дивана, покачивая стакан кончиками пальцев.

– Забудь про любовь, дорогая. Я старый, зацикленный на себе нарцисс, не твоя нянька, так что мне не особо важно, чем ты занимаешься. В основном я тут, поскольку очень люблю вмешиваться. Но как человек, который за много лет немало чего натворил, если позволительно так говорить о себе, полагаю, я обладаю уникальной квалификацией давать советы.

– Тут другое.

– Прошу прощения?

– Для начала ты мужчина, и, когда ты куролесил, не было интернета.

– Ты права. Быть мной было очень просто. – Он нахмурился: – Как-то раз я даже чуть не женился на женщине. На женщине!

– Какая гадость.

– Позволь спросить тебя, каким ты видишь наихудший исход?

– Бесконечный публичный позор. Меня вышвыривают из «Архангела», и я больше никогда не получу работу.

– Он не будет бесконечным. Люди двинутся дальше раньше, чем ты думаешь. Им в общем-то фиолетово. А тебе и не надо больше работать. Ты невероятно богата. Бросай это дело, купи какую-нибудь винодельню. Или козью ферму. Или остров. Опростись. Живи мирно. Чего ты, собственно, хочешь?

Мозг у меня отключился, потом забарахтался, заметался, как охваченное паникой животное. Я могла сообразить только одно: не хочу, чтобы мне было как сейчас. Хочу, чтобы было хорошо. И увидела, как держу над головой «Оскар», а весь зал стоя аплодирует мне.

– Я хочу больше, – сказала я. – Не меньше. Я хочу работать.

Хьюго прищурился и тихо проворчал:

– Хорошая девочка. Не вижу ни одной причины, почему бы тебе не поиметь больше.

– Ну, парочку я тебе наскребу. Никого в Голливуде не волнует, что я изменила Оливеру, но всех волнует, что я изменила бренду.

Хьюго театрально застонал:

– Тебе нужно выбросить из головы все мысли о каких-то там брендах. Это так скучно. Даже если бы ничего не случилось, тебе все равно велели бы убраться. Какая альтернатива? Ты снимаешься в «Архангеле», пока не постареешь, а потом тебя без затей отпихивают ради кого-нибудь помоложе? По крайней мере, ты предстала интересной, непредсказуемой женщиной, а не смазливой заводной куклой. Все будут смотреть, что ты станешь делать. Ты им больше не пешка. А люди любят, когда кто-то возвращается.

ТРЕТЬЕ

Когда я подростком отрывалась по полной, Митч предложил отправиться в путешествие – только мы вдвоем, куда мне захочется. Он думал, мне будет полезно уехать, а у него все равно был простой между проектами. Я выбрала озеро Верхнее, где пропал самолет родителей.

– Тебе не кажется, что это легкая патология? – спросил Митч.

Я ответила, что просто хочу увидеть озеро. И действительно, хотела – всегда хотела, но еще хотела туда, где не будет обыденности. Модный тропический курорт не стал бы каникулами, поскольку там мы бы все время ходили пьяные и сталкивались с людьми, с кем и зависали бы. А как раз от упадничества мне и нужен был отпуск.

Мы выехали из Су-Сент-Мари и двинулись по часовой стрелке вокруг озера – тысяча триста миль в арендованном «Рэнглере» с откидным верхом, раздражающий шум которого стал сущим наказанием за то, что мы оказались слишком крутыми для недорогого седана. Я купалась каждый день, хотя вода почти душила холодом. Я все время помнила о затонувшей где-то там «Цессне» и думала: а если микрочастички родителей плавают вокруг меня, как светлячки?

– А они сейчас просто кости? – спросила я Митча, перекрикивая бьющийся на ветру мягкий верх джипа и группу «Перл джем» с канадского радио.

– Возможно, – крикнул он в ответ. – Я не знаю, как много нужно времени.

– Почему он научился летать?

– Что?

– Папа. Почему выучился летать?

– Не знаю. Никогда не спрашивал.

– Почему не спрашивал?

– Не знаю! – раздраженно крикнул Митч, но потом смягчился. – Он не был из тех, кто любит, когда его просят разъяснить самого себя. Это семейное.

Кроме того, Митч не особо хорошо помнил, что нужно интересоваться другими людьми. Несправедливо винить его, но, как некоторые родители талдычат детям мантры типа: «Обращайся с людьми так же, как хочешь, чтобы они обращались с тобой» или «Дела говорят громче слов», Митч говорил: «Однова живем». Причем говорил, открывая бутылку пива после трехмесячного воздержания или проигравшись на рискованных ставках в Санта-Аните. Он был настоящим ОЖ-шником. В детстве я смешила агентов по кастингу, важно передразнивая Митча, когда они спрашивали меня, не хочу ли я продемонстрировать им свою самую широкую улыбку или сняться в рекламе аквапарка. С моими отстойными корешами эпохи Кейти Макги я даже не парилась. Они и так знали.

Митч никогда в жизни не назвал бы себя родителем.

На северном берегу озера из информационных щитов я узнала, что когда-то здесь были горы не хуже Гималаев, а может, и выше, может, даже самые высокие горы, существовавшие на Земле, но все они выветрились в ничто, время сокрушило именно этот песочный замок, ледники расцарапали камни догола, а потом и сами исчезли. Я задавала Митчу и другие вопросы о родителях, но он мало что знал или ему не приходило в голову ничего интересного.

Как-то вечером мы остановились на ужин и я спросила:

– А если они не погибли?

Митч похлопал по бутылке с кетчупом.

– Что ты имеешь в виду?

– Если они просто уехали куда-то и не вернулись?

Митч поставил кетчуп и серьезно посмотрел на меня, что было не так-то легко изобразить с учетом ложного ирокеза à la Дэвид Бекхэм, какой он тогда носил.

– Хэдли, они бы с тобой так не поступили.

– Или с тобой?

– Они погибли. Вот что произошло. И тебе нужно в это поверить.

– М-да.

Я знала, во что мне нужно верить, но знать и верить не одно и то же.

Там, где я сидела, когда-то были горы выше Эвереста. Все возможно.

Неполная история Миссулы

(Монтана)

Ок. XIII в. до н. э. – февраль 1927 г.

Пятнадцать тысяч лет назад.

С севера надвигается покров льда. К западу от того места, где будет Миссула, тянутся длинные пальцы ледника, они выковыривают реку Кларк Форк. Образуется озеро, оно становится огромным, паукообразным – три тысячи квадратных миль, две тысячи футов глубиной, отражает затененную нижнюю поверхность облаков. Вершины гор превращаются в острова.

В озеро обрушиваются айсберги, плывут, дрейфуют. Иногда заковывают валуны, которые издалека несет на юг: путешествие длиной в сотни, а может быть, в тысячу лет. Когда айсберги тают, скалы погружаются на дно озера.

Озеро становится слишком большим, слишком глубоким, скребет и подкапывает ледяную плотину, пока та не поднимается на поверхность и не разламывается, выпуская воду. Низвергаясь, озеро бурлит над пространством, где будут Айдахо,