Большой круг - Мэгги Шипстед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мэриен в нее влюблена, – сказал Уоллес. – Она забавная. Все время торчит на улице, полирует что-то, возится с мотором. Бывая у механика, я ее тоже высаживаю, чтобы она видела.
– Ты писал.
– Просто ты ни разу не ответил. – Уоллес элегантно открыл пассажирскую дверь, жестом пригласив брата занять место в машине. Первым на заднее сиденье змеей забрался пес. – Тебе, должно быть, не терпится увидеть близнецов. Они хотели поехать со мной, но я решил, не стоит наваливаться на тебя толпой. В любом случае уже поздно. Они будут спать, но ты сможешь заглянуть к ним. Когда не холодно, они спят на веранде. Ну, когда не опасно холодно.
– Знаю. – Эддисон захлопнул дверь. – Я читал письма.
– Но не отвечал. – Уоллес обошел машину и сел на водительское сиденье. – Хотя спасибо за… ну… финансовую поддержку. Она пришлась очень кстати. – Он включил мотор и отъехал от тротуара. – До дома недалеко. Я пригрозил Джейми и Мэриен страшными карами, если они разбудят тебя утром. Они ужасно рано встают. И до самого вечера привыкли развлекаться сами. Ходят на речку, в горы. Даже не знаю куда. Надеюсь, это не звучит так, что я не уделяю им достаточно внимания: если бы я и попытался, то не смог бы их остановить. Обычно они берут лошадь. Ты водишь?
– Нет.
– На море особо и не нужно.
– В тюрьме тоже.
– Наверно, нет. Ты быстро научишься. Я покажу. Мэриен уже умеет, только пока не может жать на педали и смотреть выше руля одновременно. Или одно, или другое. Джейми меньше хочет чему-то учиться, он менее упорен, я бы сказал. Обычно пропускает Мэриен с ее увлечениями вперед. Не будет пихаться локтями. Он… ну, нежный, что ли. Увидишь. А вождение… как только освоишь, будешь передвигаться сам. Можем даже приискать для тебя машину. Я думаю, тебе понравится…
– Уоллес, – перебил Эддисон, – а здесь есть где поплавать?
– Поплавать?
– Да.
– Дай подумать. – Уоллес сбавил скорость, желая доставить брату удовольствие. Нет, Кларк Форк не годится, Биттеррут тоже, не ночью. Кое-что пришло ему в голову: – Найдем.
Он свернул на запад и скоро очутился на грунтовой дороге, перешедшей в грязный проулок. По бокам росли редкие деревья, воздух был свеж. В свете фар косуля будто переплыла ухабистую дорогу и ускакала. Когда машина подпрыгнула и заскрежетала, Эддисон поморщился и Уоллес подавил рефлекс извиниться. Как будто это он придумал купание, как будто вообще все он придумал.
Младший Грейвз никогда не хотел детей, собирался навсегда остаться холостяком и тем не менее ни секунды не замедлил с утвердительным ответом на вопрос Честера Файна по телеграфу, готов ли он взять двух младенцев, которые вырастут в двух детей, будут жить в его доме, отнимать у него время и требовать части его внимания. Уоллес отмел свои нездоровые пристрастия куда-то на обочину, чтобы не маячили на виду. Все добровольно. Он изучал Джейми и Мэриен, разгадывая характер собственного брата, ведь он никогда его толком не знал. Думал, откуда упорство Мэриен – от отца или мифической Аннабел, от кого у Джейми почти лишающий разума ужас при виде страданий животных. Мальчонка помирал от выпавших из гнезда птиц, раненых кроликов, бродячих собак, избитых лошадей. От жестокости в жизни не уйти, пытался объяснить ему Уоллес, но Джейми было не так легко убедить или утешить. Ничего удивительного, что у них дома редко бегало меньше пяти собак.
Хотя Уоллесу не терпелось передать Эддисону часть ответственности за детей, он удивился своей радости, когда брат (немногословно) принял его предложение остаться в доме после освобождения, и своему облегчению, когда тот дал понять: он не собирается тут же забирать детей. Уоллес не понимал, что боится потерять их.
Проулок заканчивался на пологом поросшем травой подъеме, фары под углом били вверх, в никуда.
– Тут внизу небольшая запруда, – сказал Уоллес, выключая мотор.
В воздухе загремел нестройный оркестр насекомых.
Эддисон вышел, аккуратно положил куртку на сиденье, сверху – шляпу и зашагал к воде. Уоллес двинулся за ним. Это была небольшая излучина, заиленный участок в форме полумесяца, там, где река меняла течение. Посередине на маслянистой поверхности плавала луна. Эддисон, растягивая узел, задергал галстук и рывком, как будто избавляясь от петли, снял его через голову. С таким же нетерпением сбросил рубашку. В лунном свете Уоллес увидел позвонки на спине, тени под лопатками. Эддисон стянул ботинки, носки, повозился с ремнем и пуговицами на поясе, наконец брюки и трусы упали к его ногам, обнажив бледные ягодицы. Он вошел в воду на костлявых, как у цапли, ногах. Когда вода поднялась почти до колен, что-то будто сломалось в нем и он бросился в воду, брызгаясь, ныряя, набирая скорость. Собака с лаем кинулась следом.
Уоллес скинул одежду и тоже зашел в воду, правда, более осторожно, дно запруды засасывало ноги. Он набрал воздуха и ушел под воду. Вынырнув, обнаружил, что может стоять на цыпочках, хотя и с трудом. Эддисон плыл, раскинув руки, его грудь прорезала водную гладь, он смотрел в небо. Собачий кильватер углом разбивал луну.
– Нормально? Это то, что ты хотел? – спросил Уоллес.
– Я ничего не хотел много лет, – ответил Эддисон. – А потом захотелось поплавать.
* * *
Все девять с лишним лет, проведенных в Синг-Синге, Эддисон очень мало спал. Его пристанище, три на семь футов, из известняка, добытого давным-давно умершими заключенными, стало могилой, где после отбоя он лежал без движения, без сна, слушая храп, бормотание и мастурбирующие ритмы восьмисот мужчин, набитых по шестеро в одинаковые камеры. На корабле он спал всегда, как бы ни бушевало море или была неудобна постель. В тюрьме постоянное бодрствование сознания казалось особенно суровым видом наказания, назначенным не судом, а его душой.
Он не уснул и во флигеле, не измял на узкой кровати белые простыни и сине-белое лоскутное одеяло, сшитое знаменитой Берит. В комнате Грейвз нашел ящики и коробки. Уоллес сказал брату, что они принадлежат ему, прибыли морем пару лет спустя после того, как его законопатили в Синг-Синг. На наклейках было указано имя Честера Файна. Задернув занавески, Эддисон вскрыл наугад один ящик. Книги – его книги – из нью-йоркского дома. В остальных сувениры, собранные в плаваниях: маски, деревянные статуэтки, рога, плетенки, черепаший панцирь, поднос из Бразилии с крылышками бабочек под стеклом, выложенными радужными кругами. В других Эддисон нашел аккуратно обернутые и упакованные работы Уоллеса нью-йоркской поры, которые тот оставил ему в качестве арендной платы. Корабли в порту. Шумные улицы. Гудзон. Дом красного кирпича.
Обвинение признало: выжив, капитан Грейвз, строго говоря, не нарушил закона. Однако указало: Международная конвенция по охране человеческой жизни на море требует от капитана оставаться на борту, пока в безопасности не окажутся все пассажиры, в противном случае он виновен в преступной халатности. Более того, Грейвз размахивал смертельным оружием, препятствуя пассажирам, даже женщинам, занять место в лодке, что можно квалифицировать как убийство при смягчающих обстоятельствах. Погибли пятьсот два пассажира и члена экипажа – сгорели, утонули или умерли от переохлаждения в спасательных жилетах. Основная версия заключалась в том, что от тлеющего в бункере огня загорелся угольный мусор, бывший повсюду под палубами, по этой причине взорвался один из котлов, после чего разнесло правую часть корпуса судна.
Капитан Грейвз, возражал Честер Файн, в худшем случае занял одно место в лодке, но у него на руках были дети-близнецы, сын и дочь. Кто осудит человека за спасение собственных детей?
Так кто же, задавалось вопросом обвинение, несет ответственность за взрыв? Кто ответствен за дееспособность экипажа? За безопасность, невредимость корабля? Кто?
Я один, говорил
