Большой круг - Мэгги Шипстед

проливе, которые могут отбросить корабль назад с такой силой, что носовая часть оставит кильватерную струю, о ветрах, которые в удушающих рыжих облаках переносят аравийские пески на сотни миль в море. О Конго и Ниле, Янцзы и Амазонке. О диких голых детях в жарких странах, которые играют в игры, где надо смотреть и трогать, немного похоже на придумки Калеба в отсутствие Джейми. О громоздящихся горами волнах, о сводящем с ума безветрии, о выписывающих круги акулах, выпрыгивающих из вод океана китах, изрыгающих огонь вулканах. Среди книг нет ни одной, где рассказывалось бы о маленьких девочках, таких, как она, но Мэриен этого не замечает.

Значит, ее отец, помимо того что путешествовал сам, любил читать о путешествиях, совершенных другими. Значит, предположительно, он уважал тех, кто не боится приключений. Ей нравится рассказ Джошуа Слокама об одиночном кругосветном путешествии на маленькой парусной яхте «Спрей», во время которого тот чувствует себя отдельной планетой. Она тоже хотела бы испытать такое чувство.

Однако больше всего ей нравятся рассказы о далеком севере и далеком юге, где провисают отяжелевшие от инея корабельные снасти и свободно дрейфуют голубые айсберги, арками и шпилями напоминающие обледеневшие соборы. Она читает Фритьофа Нансена, Роальда Амундсена и про пропавшего сэра Джона Франклина, но ей все мало, и она приносит домой еще книг из библиотеки, упиваясь невзгодами Эрнеста Шеклтона и Эпсли Черри-Гаррада. Полюса, кажется, даже не требуют особой смелости – соблазнительно. Идешь туда или пытаешься пойти – значит, смелый. Она натыкается на гравюру с изображением нарвалов, плещущихся на пятачке незамерзшей воды среди арктического дрейфующего льда, их бивни схлестываются в воздухе, как сабли в рукопашной на поле боя. Из угла за печкой она достает длинный рог и идет по заснеженному двору в главный дом.

Уоллес наверху в мастерской, граммофон играет Бетховена. Он кладет книгу на колени, рассматривает гравюру.

– Да, вижу, – кивает он. – Думаю, ты права.

– Бивень нарвала! – восклицает Мэриен. – Здесь, в Миссуле, в Монтане.

Уоллес опять смотрит в книгу и спрашивает:

– Они борются?

– Тут говорится, они так дышат. Ты ведь не думаешь, что отец убил нарвала, от которого бивень?

– Скорее всего, купил.

– А почему и на севере, и на юге так холодно? – спрашивает она Уоллеса, опершись на закручивающийся спиралью бивень и перебросив через плечо длинную бледную косу. – Почему там так странно меняются времена года? Почему иногда всегда темно, а иногда всегда светло?

– Не знаю, – отвечает Уоллес.

Он листает книгу, рассматривает изображения эскимосов, собачьих упряжек, айсбергов и бьющих хвостами страшномордых китов. Интересно, видел ли все это брат, думает Уоллес. Мэриен в его глазах ни ребенок, ни взрослая. Он подмечает в ней такую жадность, что теряется.

Мэриен идет по снегу обратно к флигелю, замершему в темноте, как свисающий с бушприта фонарь. Больше двух лет прошло с тех пор, как отец ненадолго в него заходил. Она надеется, что книги объяснят больше собранных им предметов, что, прочитав все, она будет знать все известное ему. И тогда некоторым образом узнает его. А потом, когда станет взрослой, поедет туда, о чем читала, и увидит все сама.

Ночи и дни, зимы и весны.

Гастролеры

Миссула

Май 1927 г.

Три месяца спустя

Утро было холодное, но брюхо Фидлера согревало ноги. Мэриен ехала без седла, отпустив вожжи, пригибаясь под мелькающими в рассветном сумраке сосновыми ветвями. Если Фидлер останавливался пощипать клочья травы, она стискивала голыми пятками его ребра.

Почти каждый день с минувшего сентября, когда ей исполнилось двенадцать, она вставала до рассвета и взнуздывала лошадь. Джейми теперь редко сопровождал Мэриен, может, догадываясь, что она предпочитает гулять одна. В зависимости от ее желаний они с Фидлером или шли вдоль рек – Кларк Форк, Биттеррут, – или блуждали по городу, наблюдая, как медленно кружит тележка молочника, одиноко плетутся домой ночные рабочие и колобродят пьяницы. Если снега было немного, она могла взобраться на гору или вершину ущелья.

В этот день, когда погасли последние звезды и заголубело, засветилось небо, она свернула от Рэттлснейка и поднялась на гору Джамбо. На крутом подъеме к вершине Фидлер перешел на рысь, а наверху остановился и тут же принялся за траву. На дне долины распластался низкий серебристый туман, прорезаемый крышами и верхушками деревьев. Сзади восходящее солнце играло поверх горной гряды, медленно наклоняясь над Миссулой и рассеивая туман, пока наконец на поверхности реки не блеснул обычный аккуратный дневной свет.

Вытянув ноги вперед и зацепив вожжи, Мэриен легла на Фидлера, забросив руки за голову, ему на бедра. Она почти задремала, когда услышала далекий звук мотора. Наверное, один из местных аэропланов, полуразвалившийся «Дженни» или «Стэндед», которые задешево продавались после войны и на которых летали в основном любители. Звук шел с востока. Громче. Еще громче. Она резко поднялась как раз в тот момент, когда биплан проплывал сверху, стремительный, величественный, как благовествующий ангел, он летел так низко, что она могла бы дотронуться до колес шасси.

* * *

«Летающие Брейфоглы». Так было написано витиеватыми белыми буквами на хвостах «Дженни Кертиссов». Феликс и Трикси бежали из «Летающего цирка» Уилтона Вулфа, почившего в бозе, когда правительство решило, что на расплодившихся после войны праздничных авиашоу слишком много людей празднично ныряют в смерть, и ужесточило правила. Брейфоглы направлялись на запад, в Голливуд, надеясь получить место каскадеров.

Гастролеры и раньше появлялись в городе, за плату сажая людей в аэропланы, совершая фигуры высшего пилотажа и прыгая с парашютом, но Мэриен никогда особо не обращала на них внимания, никогда не думала, что аэроплан может перелететь через горы, за горизонт, отнести ее куда угодно. Может, чтобы вырвать ее из равнодушного созерцания, понадобилась опасная близость аэроплана, рев, красная вспышка крыльев. А может, просто пришло время. Она находилась в том возрасте, когда будущий взрослый трясет кости ребенка, как прутья клетки.

Позже в тот же день Уоллес повез ее на летное поле у горы Сентинел. Это была просто ровная площадка, размеченная известкой, рябая от барсучьих нор. Не успел он остановить машину, как Мэриен, подобно необъезженному жеребцу, уже мчалась по траве к стоявшим аэропланам.

Человек в комбинезоне механика, стоя на приставной лестнице у открытого капота двигателя, копался в клапанах и цилиндрах. Другой человек, в бриджах и ботинках, лежал на траве в тени под дальним крылом аэроплана и, по-видимому, спал, лицо его покрывала широкополая пастушья шапка. Человек на лестнице выпрямился, обернулся, и Мэриен удивилась, увидев перед собой женщину. На голову та повязала синий платок, лицо перепачкалось смазкой, с руки свисал гаечный ключ.

– Привет, – сказала женщина, опустив взгляд на девочку, а затем подняв его на поле, где стоял Уоллес. – Кто же ты такая?

– Мэриен Грейвз.

– Приехала посмотреть аэропланы? Нашу мощную эскадрилью из двух единиц?

Женщина говорила манерно, нараспев. Вытащив из кармана второй платок, она отерла лицо, еще больше размазав грязь.

– Я их уже видела. Сегодня утром я сидела на лошади, и один пролетел прямо надо мной.

Фидлер дернулся, и она чуть не свалилась. Только она пришла в себя, как проплыл второй аэроплан, выше, но все равно достаточно громко для того, чтобы испугать Фидлера.

– Иногда кажется, что они низко, правда? Хотя на самом деле мы намного выше, чем ты думаешь. Прежде всего безопасность, я всегда… – Она осеклась: – О, ты хочешь сказать, в горах? Так там была ты, милая? Бедняжка, наверно, ужасно перепугалась. Феликс иногда ведет себя ужасно глупо.

– Я не перепугалась.

– Хорошо, что ты приехала, Феликс сможет извиниться лично. Клянусь тебе всем на свете, вышло случайно. Просто глупая ошибка. Рада видеть тебя в полном порядке.

Мэриен собралась с духом и произнесла то, о чем неотступно думала все утро:

– Я хочу полетать.

Женщина наклонила голову и прищурилась, что, как решила Мэриен, должно было выразить сочувствие.

– Боюсь, до завтра мы никого не возьмем, а потом оно стоит денег. Пять долларов. Нам нужно платить за топливо и все такое, мы на это живем. Мне очень