Дивергент - Вероника Рот

Кристина с усилием встает на колени. Когда она убирает свою руку с земли, там остается красный отпечаток ее ладони. Она зажимает нос, чтобы остановить кровотечение, и кивает.

— Вставай, — говорит он.

Если бы он кричал, я бы не чувствовала, что все внутри моего желудка так и просится наружу. Если бы он кричал, я бы знала, что крик — это худшее, что он планирует сделать. Но его голос тихий и спокойный. Он хватает Кристину за руку, рывком ставя ее на ноги, и тащит за дверь.

— За мной, — приказывает он остальным. И мы слушаемся.

Я чувствую рев реки, болью отдающийся в моей груди.

Мы стоим возле перил. Яма почти пуста, сейчас середина дня, хотя такое чувство, будто это ночь, и длится она уже несколько дней.

Если бы вокруг были люди, я сомневаюсь, что кто-нибудь из них помог бы Кристине.

Во-первых, мы с Эриком, а во-вторых, Бесстрашные имеют иные правила — правила, где жестокость не считается нарушением.

Эрик толкает Кристину к перилам.

— Залезай, — приказывает он.

— Что? — говорит она так, будто ожидая, что он смягчится, но ее широко открытые глаза и пепельного цвета лицо свидетельствуют о том, что она понимает: этого не будет. Эрик не отступит.

— Хватайся за перила, — повторяет Эрик, произнося каждое слово медленно и четко. — Если ты сможешь провисеть над пропастью пять минут, я забуду твою трусость. Если нет, я не позволю тебе продолжить посвящение.

Перила узкие и сделаны из металла. Брызги реки настигают их, делая скользкими и холодными. Даже если Кристина достаточно храбра, чтобы висеть на перилах в течение пяти минут, она не сможет удержаться. Либо она решит стать афракционером, либо рискнет жизнью.

Когда я закрываю глаза, я представляю, как она падает на острые камни внизу, и содрогаюсь.

— Хорошо, — говорит она, ее голос дрожит.

Она достаточно высокая, чтобы перекинуть ногу через перила. Свою дрожащую ногу. Она ставит ее на выступ и поднимает другую.

Повернувшись лицом к нам, она вытирает руки о штаны и держится за перила так крепко, что ее пальцы становятся белыми. Потом она спускает одну ногу с выступа. Затем вторую. Я вижу ее лицо между прутьями перил, полное решимости, губы сжаты. Рядом со мной Aл засекает время.

Первые полторы минуты Кристина справляется хорошо. Ее хватка вокруг перил тверда, руки не дрожат. Я начинаю думать, что она может сделать это и показать Эрику, как глупо было то, что он сомневался в ней. Но затем река бьется о стену, и белые брызги воды попадают на спину Кристины. Ее лицо ударяется о барьер, и она кричит.

Ее руки соскальзывают, и она удерживается лишь кончиками пальцев. Она пытается ухватиться поудобнее, но теперь ее руки влажные.

Если я помогу ей, Эрик позаботится о том, чтобы моя судьба была такой же, как и ее. Смогу ли я дать ей упасть, или я смирюсь с судьбой афракционера? И что хуже: сидеть, сложа руки, в то время как кто-то умирает, или быть изгнанной, но боровшейся. У моих родителей бы никогда не возникло проблем с ответом на этот вопрос.

Но я не мои родители.

Насколько мне известно, Кристина не плакала с тех пор, как мы сюда попали, но теперь ее лицо исказилось, а ее всхлипы громче, чем река.

Еще одна волна ударяет о стену, и брызги покрывают ее тело. Одна капля попадает мне на щеку. Руки Кристины вновь скользят, и на этот раз, одна из них падает с перил. Теперь она висит на четырех пальцах.

— Давай, Кристина, — говорит Ал, и его обычно тихий голос звучит неожиданно громко. Она переводит взгляд на него. Он продолжает: — Давай, хватайся заново. Ты можешь это сделать. Хватайся.

Буду ли я достаточно сильна, чтобы удержать ее? Будет ли стоить моих усилий попытка помочь ей, если я понимаю, что я слишком слаба, чтобы вытащить ее? Я знаю, что это за вопросы, — это оправдания. Причина, выдуманная человеком, может оправдать любое зло, вот почему так важно не полагаться на нее. Так говорил мой отец.

Кристина размахивается рукой, хватаясь за перила. Никто больше ее не подбадривает, но Ал складывает свои большие руки вместе и кричит, его глаза смотрят только на нее. Хотела бы и я так, хотела бы я хотя бы сдвинуться, но я лишь смотрю на нее и удивляюсь, как давно я стала настолько отвратительно эгоистичной.

Я смотрю на часы Ала. Прошло четыре минуты.

Он сильно толкает меня локтем в плечо.

— Давай же, — говорю я. Я могу лишь шептать. Я прочищаю горло. — Осталась одна минута, — произношу я снова, на этот раз громче.

Ладонь Кристины крепче хватает перила. Ее руки трясутся, и я удивляюсь, почему я до сих пор не замечала, как дрожит подо мной земля, размывая обзор.

— Давай, Кристина! — Мы с Алом говорим одновременно.

Я верю, я могу быть достаточно сильной, чтобы помочь ей. Я помогу ей. Если она еще раз соскользнет, я сделаю это. Еще одна волна брызгает на спину Кристины, и она вскрикивает, когда обе ее руки соскальзывают.

Крик вырвался из моего рта. Он звучит так, будто принадлежал кому-то другому.

Но она не падает. Она хватается за перекладины. Ее пальцы скользят вниз, до тех пор, пока я не перестаю видеть ее голову, видны только руки.

На часах Ала ровно пять минут.

— Пять минут уже прошли, — говорит он, практически выплевывая слова Эрику в лицо. Эрик проверяет собственные часы. Он наклоняет запястье, пока мой живот скручивает так, что я не могу дышать.

Когда я моргаю, я вижу, сестру Риты на тротуаре перед железнодорожными путями, чьи ноги согнуты под странным углом, я вижу Риту, кричащую и рыдающую, я вижу себя, вижу то, как я отворачиваюсь.

— Хорошо, — соглашается Эрик.

— Ты можешь подняться, Кристина, — говорит Ал, подходя к перилам.

— Нет, — останавливает его Эрик. — Она должна сделать это сама.

— Нет, не должна, — рычит Ал. — Она сделала то, что ты велел. Она не трусиха. Она доказала это, сделав то, что ты велел.

Эрик не отвечает.

Ал склоняется над перилами: он настолько высок, что может достать запястье Кристины. Она хватается за его предплечье. Ал тянет ее вверх. Его лицо напряженное и покрасневшее. Я подбегаю, чтобы помочь.

Я слишком низкая, чтобы сделать хоть что-то, как я и подозревала, но я хватаю Кристину под плечи, как только она достаточно высоко, а потом мы с Алом тащим ее через барьер.

Она падает на землю. Ее лицо все еще измазано в крови после боя, спина мокрая, а тело дрожит. Я встаю на колени около нее.

Она смотрит на меня, затем на Ала, и мы все облегченно выдыхаем.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Этой ночью я вижу сон, в котором Кристина вновь свисает с перил, в этот раз, держась пальцами ног, и кто-то кричит, что только Дивергент может ей помочь. Поэтому я бегу вперед, чтобы втянуть ее обратно, но кто-то пихает меня к краю, и я просыпаюсь прежде, чем разбиваюсь о скалы.

Вся в поту, шатаясь ото сна, я иду к ванной для девочек, чтобы принять душ и переодеться.

Когда я возвращаюсь, поперек моего матраса красным распылителем написано «Стифф». Это же написано буквами поменьше на кроватной раме и еще на подушке. Я смотрю вокруг, мое сердце бешено колотится от гнева. Питер стоит позади меня и, насвистывая, взбивает свою подушку. Тяжело поверить, что я могу ненавидеть кого-то, кто выглядит таким добрым: у него брови домиком и широкая белоснежная улыбка.

— Симпатично оформлено, — произносит он.

— Да что я тебе сделала? — требую я. Я хватаю простынь и сдергиваю ее с матраса. — Не знаю, заметил ли ты, но мы теперь в одной фракции.

— Не понимаю, о чем ты, — серьезно говорит он. Затем он переводит взгляд прямо на меня. — Но мы с тобой никогда не будем в одной фракции.

Меня трясет, пока я снимаю наволочку с подушки. Не злиться. Он хочет вывести меня из себя, он этого не получит. Но каждый раз, когда он взбивает свою подушку, я думаю о том, чтобы ударить его так же в живот.

Входит Ал, и я даже не прошу его: он просто подходит и разбирает постель вместе со мной. Позже мне придется еще оттереть саму кровать.

Ал несет стопку простыней к мусорному ведру, и затем мы вместе идем в тренажерный зал.

— Не обращай на него внимания, — советует Ал. — Он идиот, и если ты не будешь злиться, он перестанет, в конце концов.

— Да уж. — Я касаюсь щек. Они до сих пор горят сердитым румянцем. Я пытаюсь отвлечься. — Ты говорил с Уилом? — спокойно спрашиваю я. — После… Ну, ты знаешь.

— Да. С ним все в порядке. Он не сердится. — Ал вздыхает. — Теперь я навсегда запомнюсь, как первый парень, который холодно нокаутировал другого.

— Есть и худшие способы запомниться. По крайней мере, они не будут тебя наказывать.

— Но есть и лучшие способы. — Он подталкивает меня локтем и улыбается. — Например, будучи первым прыгуном.

Может, я и была первой прыгнувшей, но я подозреваю, что на том моя слава Бесстрашной и закончится.

Я прочищаю горло.

— Один из вас должен был проиграть, ты же знаешь. Если бы это был не он, это был бы ты.