Дивергент - Вероника Рот

Я прочищаю горло.

— Один из вас должен был проиграть, ты же знаешь. Если бы это был не он, это был бы ты.

— Но все же, я больше не хочу делать этого. — Ал качает головой, слишком много раз, слишком быстро. Он фыркает. — Правда не хочу.

Когда мы подходим к дверям тренировочной комнаты, я говорю:

— Но ты должен.

У него доброе лицо. Может, он слишком добр для Бесстрашных. Когда я вхожу, я бросаю взгляд на доску. Вчера мне не пришлось драться, но сегодня это неизбежно.

Когда я вижу свое имя, я замираю на полпути. Мой противник — Питер.

— О, нет, — говорит Кристина, которая присоединяется к нам позади. Ее лицо в синяках, и она выглядит так, будто изо всех сил старается не хромать. Когда она видит доску, она сминает обертку от кекса в своей руке. — Они это серьезно? Они действительно заставят тебя с ним бороться?

Питер почти на фут выше меня, и вчера он победил Дрю меньше чем за пять минут. Сегодня лицо Дрю скорее черно-синее, чем нормального цвета.

— Возможно, ты могла бы просто выдержать несколько ударов и сделать вид, что ты потеряла сознание? — предлагает Ал. — Никто тебя не осудит.

— Ага, — отвечаю я. — Возможно.

Я пристально разглядываю свое имя на доске. Я чувствую, как мои щеки становятся горячими. Ал и Кристина просто пытаются помочь мне, но тот факт, что они не верят, даже крошечным уголком своего сознания, что у меня есть шанс против Питера, раздражает меня.

Я стою в стороне, наполовину слушая Ала и Кристину, наполовину следя за поединком Молли и Эдварда. Он намного быстрее ее, поэтому, без сомнений, Молли сегодня не победит. Пока борьба продолжается, мое раздражение исчезает, и я начинаю нервничать.

Четыре велел нам вчера использовать слабости нашего противника, но, кроме его чрезвычайной нехватки привлекательных черт характера, у Питера их нет. Он достаточно высок, чтобы быть сильным, но не настолько большой, чтобы быть медлительным; он прекрасно подмечает чужие слабости; он порочен и не пожалеет меня.

Мне бы хотелось сказать, что он недооценивает меня, но это будет ложью. Как он и предполагает, я неопытна. Может, Ал прав, и я должна пропустить парочку ударов, и изобразить отключку? Но я не могу сдаться. Я не могу позволить себе стать последней в рейтинге.

К тому времени, когда Молли поднимается с пола, благодаря Эдварду выглядя полуживой, мое сердце бьется настолько сильно, что я чувствую его стук даже кончиками пальцев.

Я не могу вспомнить, как стоять.

Я не могу вспомнить, как драться.

Я иду к центру арены, и мои внутренности скручивает, когда Питер подходит ко мне. Он выше, чем я думала, мышцы рук напряжены. Он улыбается мне. Интересно, будет ли лучше, если он вырубит меня? Сомневаюсь.

— С тобой все в порядке, Стифф? — интересуется он. — Ты выглядишь так, как будто сейчас заплачешь. Буду с тобой поласковее, если разревешься.

За плечами Питера я вижу Четыре, стоящего в дверях со скрещенными руками. Его лицо кривится, будто он только что проглотил что-то кислое. Рядом с ним Эрик, постукивающий ногой по полу быстрее, чем бьется мое сердце.

Секунду мы с Питером стоим, уставившись друг на друга, и в следующее мгновение Питер сгибает локти, поднимая руки к лицу. Колени также согнуты, будто он готов к прыжку.

— Давай же, Стифф, — говорит он, сверкая глазами. — Всего одна маленькая слезинка. Может, чуть-чуть мольбы.

Мысль о том, чтобы умолять Питера о пощаде, вызывает у меня во рту вкус желчи, и, действуя импульсивно, я ударяю его в бок. Я бы достала его, если бы он не перехватил мою ногу и не дернул вперед, выводя меня из равновесия. Я шлепаюсь на спину и подтягиваю освобожденную ногу, с трудом поднимаясь. Я должна остаться стоять, чтобы он не мог пнуть меня по голове. Это единственное, о чем я могу думать.

— Хватит с ней в игрушки играть, — резко говорит Эрик. — У меня нет в запасе целого дня.

Озорной взгляд Питера исчезает. Его рука дергается, и я чувствую боль удара по челюсти, которая распространяется по всему лицу. Обзор по краям темнеет, в ушах стоит звон.

Я моргаю и клонюсь в сторону, пока комната вертится и покачивается. Я не запоминаю момент, когда он подходит ко мне снова. Я слишком шокирована, чтобы сделать хоть что-то, но все же я держусь от него на расстоянии… на том, какое позволяет арена.

Он бросается ко мне и сильно ударяет в живот. Его нога выталкивает воздух из моих легких, и это больно. Больно настолько, что я не могу дышать, хотя, скорее всего, это от удара… Не знаю, я просто падаю.

Нужно встать — единственная моя мысль. Я поднимаюсь, но Питер уже здесь. Он сгребает меня за волосы одной рукой, а другой ударяет в нос. Эта боль иная, меньше похожа на вспышку, больше на треск, отдающий в мозг, окрашивающий мир в разнообразные цвета: синий, зеленый, красный. Я стараюсь прогнать ее, моя рука ударяется об его, и он бьет меня снова, на этот раз по ребрам.

Мое лицо становится мокрым. Нос в крови. Наверное, кровь сильно течет, но у меня слишком кружится голова, чтобы посмотреть вниз.

Он пихает меня, и я вновь падаю, скребя руками по земле, моргая… Вялая, медлительная, разгоряченная.

Я кашляю и подтягиваю к себе ноги. Мне действительно нужно полежать, потому что комната вращается слишком быстро. А Питер вращается вокруг меня. Я центр вращения планеты, единственное, что неподвижно.

Что-то ударяет меня в бок, и я опять едва не падаю.

Держись на ногах, на ногах!

Я вижу твердую массу напротив меня — тело. Я бью изо всех сил, и мой кулак поражает что-то мягкое. Питер едва ли охает и, тихонько посмеиваясь, ударяет ладонью по моему уху. Я слышу звон и пытаюсь сморгнуть черные пятна с глаз. Как они вообще туда попали?

Боковым зрением я вижу, как Четыре толкает дверь и выходит. Очевидно, этот поединок недостаточно интересен для него. Или, может, он собирается узнать, почему все вертится, словно волчок, и я не виню его. Я тоже хочу знать ответ.

Мои колени подгибаются, и я чувствую прохладу пола на своей щеке. Что-то врезается в мой бок, и я впервые кричу. Этот высокий пронзительный визг принадлежит кому-то другому, не мне. Что-то вновь врезается в мой бок, и я совсем перестаю видеть. Все, что у меня перед глазами, — огоньки.

Кто-то кричит:

— Достаточно!

И я думаю слишком о многом и ни о чем одновременно.

Когда я прихожу в себя, я почти ничего не чувствую, но голова как в тумане, будто ее набили хлопковыми шариками.

Я знаю, что проиграла, и единственная вещь, держащая боль в рамках разумного, состоит в том, что она мешает думать ясно.

— Ее глаза уже почернели? — спрашивает кто-то.

Я открываю глаз, другой остается закрытым, как будто его склеили.

Справа от меня сидят Уилл и Ал. Кристина сидит слева на кровати с пачкой льда у своего подбородка.

— Что у тебя с лицом? — спрашиваю я. Мои губы кажутся мне неуклюжими и слишком большими.

Она смеется.

— Кто бы говорил. Нам заказать повязку на глаз?

— Ну, что случилось с моим лицом, я уже в курсе, — произношу я. — Я ведь там была. Вроде того.

— Неужели ты только что пошутила, Трис? — ухмыляясь, произносит Уилл. — Мы должны чаще давать тебе болеутоляющее, если ты от него такая забавная. Кстати, ответ на твой вопрос: я побил ее.

— Поверить не могу, что ты не смогла победить Уилла, — говорит Ал, качая головой.

— Что? Он хорош, — пожимая плечами, отвечает Кристина.

— Плюс, я, похоже, наконец-то научился, как перестать проигрывать. Просто не надо давать людям бить себя в челюсть. Я думал, ты тоже должна быть в курсе. — Уилл подмигивает Кристине. — Теперь я знаю, почему ты не выбрала Эрудицию. Напряг с мозгами, да?

— Как себя чувствуешь, Трис? — спрашивает Ал. Его глаза темно-коричневые, почти в цвет кожи Кристины. Щека выглядит жесткой, будто бы он не брился, и у него теперь есть бородка. Трудно поверить, что ему всего шестнадцать.

— Ну, — говорю я, — я просто хочу остаться здесь навечно и никогда больше не видеть Питера.

Но я не знаю, где это — «здесь». Я нахожусь в большой узкой комнате с рядом кроватей по обеим сторонам. Между некоторыми кроватями есть занавески. С правой стороны комнаты медсестринский пункт.

Должно быть, сюда отправляют больных и раненых Бесстрашных. Женщина сбоку смотрит на нас через стекло. Никогда не видела медсестер с таким количеством пирсинга в ушах. Некоторые Бесстрашные вызываются волонтерами в работах, обычно предназначенных другим фракциям. В конце концов, Бесстрашным нет смысла идти в городскую больницу каждый раз, когда они ранены.

Мне было шесть лет, когда я впервые побывала в больнице. Моя мать упала на тротуар перед нашим домом и сломала руку. Я расплакалась, услышав ее крик, а Калеб, ни сказав не слова, просто побежал за отцом.

В больнице женщина из Дружелюбия в желтой рубашке и с чистыми ногтями измерила давление матери и с улыбкой вправила ей кость. Я помню, как Калеб говорил ей, что на поправку уйдет всего лишь месяц, потому что у нее была трещина. Я думала, что он заверял ее, потому что это то, что делают самоотверженные люди, но теперь мне интересно, может быть, он это где-то вычитал? Все ли его склонности Отреченного были скрытыми способностями Эрудита?