Раноставы - Василий Снегирёв

Постояв у ворот, вновь погнал табун на болото.

— Нина Павловна, — жалобилась Галька Обухова классной руководительнице, — не надо мне другого подшефного. Оставьте мне деда Евлентия.

— Галя, я же говорила тебе, что к деду приехал внук Володя Поляков. Вот и пусть он за дедом ухаживает, а ты другого возьми. Разве мало у нас пенсионеров?

— Я уже привыкла. Ведь я с первого класса шефствую над дедом.

— Ну хорошо, Галя. Тогда вас будет двое: ты и Володя. Согласны?

— Конешно, — радостно воскликнула Галька и тут же повернула голову на заднюю парту, где сидел Володя. Сидел он на парте один. Будто специально для него в начале года поставили парту: она пустовала до его прихода. Парта оказалась ему как раз по росту. Он был высокий и стройный. По росту ему надо бы сидеть где-то в восьмом классе, а он среди «малолеток», как называли старшеклассники пятиклашек. То ли он стеснялся своего роста, то ли от природы наделен молчаливостью и кротостью, но только в дела ребят не встревал и себя не выказывал. Одним словом, ни в чем себя не проявил.

Он сказал, обращаясь к Гальке:

— Дед заказывал, чтоб ты пришла.

— Правда? — обрадовалась Галька.

— Истина, — коротко ответил Володя.

— Тогда пойдем к нему.

— Ладно.

Прозвенел звонок, и все стали собирать сумки, хлопая крышками парт.

Лёнька испугался, что все уйдут, а он так и не насмелится рассказать ребятам о задуманном. Кое-кто, уже прощаясь с Ниной Павловной, направился к дверям. И тут он закричал:

— Постойте!

— Чо еще? — недовольно выпустив дверную ручку, буркнул Толька Коробицын.

— У меня есть предложение.

— Хватилась Матрёна!

— Выкладывай, Лёшка, — заорали почти все в один голос — Выкладывай!

Вдруг Лёнька сробел: «Осмеют еще».

Он махнул рукой и, резко отвернувшись, сказал:

— Я хотел посоветоваться, да уж ладно, когда-нибудь в другой раз. Идите! Я так.

— За так нужен кулак, — дружелюбно погрозил Юрка Жуков.

— Говори, Лёнька!

— Не молчи!

От любопытства загорелся весь класс.

— По душе ли будет? — промямлил Лёнька.

— Не тяни. Валяй!

— Понимаете, какое дело…

— Скорей, а то в кино опоздаем.

— Ну… Знаете… В общем…

— Да ты что? Язык проглотил?

К Лёньке сразу подскочило несколько человек. Они, смеясь, начали колотить сумками по спине и громко приговаривать:

— Быстрей, быстрей!

— Пойдемте на птицеферму, — словно выстрелил Лёнька.

— Ха-ха-ха, — закатилась Тамарка Поспелова и, просмеявшись, с ехидцей добавила: — У бабушки полстада угробил, сейчас за колхозное взялся.

— У, колючка! — напустились ребята на Тамарку.

— Пусть сам скажет, — огрызалась Тамарка.

— Нам и не надо объяснять. Мы сами знаем.

— Не ему говорить!

— Может, тебе? — выкрикнул Петька Лисьих.

— Хотя бы.

Спор оборвала Нина Павловна.

— Дельное предложение. Его нужно принять. Как думаете?

— Правильно, — закипел класс.

— Тогда голосую. Кто за? Против? — Нина Павловна, помолчав, объявила результат. — Единогласно.

Класс расходился шумно, радостно обсуждая Лёнькино предложение.

Лёнька не пошел вместе с ними домой, а свернул на озеро и направился к лесу на высокий мыс, с которого, как на ладони, видно село. Присмотревшись внимательно, он увидел двух женщин, которые полоскали белье на дощатых плотках. Через минуту от них отделилась лодка. Она шла легко и быстро. Мужчина, сидевший в лодке, пел.

У Лёньки захватило дух. Кажется, никогда ему не было так хорошо, как сегодня. Ему хотелось, чтобы всем людям было хорошо и прекрасно. Он бросился на песок и, задрав ноги над головой, пошел на руках вдоль берега.

ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ

Со мной что-то творится неладное: в деревню приеду — город манит, в нем поживу — деревня зовет. Вот и катаюсь туда и обратно.

— Приставай к одному берегу, — говорит мама, — а не мотайся, как маятник. Такая жизнь ни к чему доброму не приведет.

В самом деле, пора бы остепениться, определить место. Последний раз ездил домой, окончательно разочаровался: ровни моей не осталось в Лебяжье, разъехались. Вечером скукотища, некуда сходить. Клуб и тот прикрыли: зав уволился, а нового не могут подобрать. Заведующий районным отделом культуры сперва обещал, а потом сказал:

— Выдвигайте своих.

— Шутка сказать — выдвигайте! А кого? Один по качествам не подходит, другой не хочет, третьего жена не отпускает. Вот и пустует клуб. Хоть растоскуйся!

Сначала техничка открывала клуб, теперь наотрез отказалась.

— Мое дело мыть, — заявила она.

— Для кого? — как-то спросил я.

— Чтоб начальство не придиралось да деньги платили.

— За что?

— Мало ли переворачиваю грязи, — осердилась Агриппина.

— Зачем в клубе мыть?

— А как? Обязанность такая.

— Никто же не ходит.

— Придут три-четыре пары, а как сто человек наследят. Вот и приходится грязь ворочать.

Зачем я сказал? Как начала Агриппина чистить да тряпичить, не рад, что и связался.

— Бодливой корове бог рогов не дал, — бурей накатилась техничка. — Удрали в город, теперь выкомуривают: то им неладно, друго негоже. Я, что ли, должна веселить? Приезжайте в колхоз и свои порядки наводите. А с меня хватит, повеселила, будет. Уйду на пенсию, вовсе некому клуб будет открывать. Дожились!

И мама сказала:

— Верно, Сютка, устраивайся-ко избачом, город и без тебя обойдется. Девчонку присмотришь, женишься — с внуками начну водиться. Кому-то надо же в деревне жить.

Горькая правда меня захлестнула, зацепила сердце. Целую ночь бродил с думами вокруг озера. Мыслей, как пуху в подушке. Гомозятся, друг дружку перебивают, топчут и мнут, а победила одна — у меня и в городе не прокапало. Общежитие на двоих, работа рядом, театры под боком, денег хватает, еще и маме высылаю. Живи не тужи! С женитьбой некуда торопиться. Не опоздал. Какие мои годы! Да и всему свое время, успею натереть лён. А жениться так, как сосед по койке, тоже деревенский парень, Мишка Малков, так лучше вечно быть холостым. Не раз ему говорили: «Жениться — не напасть, как бы самому не пропасть». Подтвердилась пословица. Уж как отговаривали его, так нет, затвердил:

— Не могу жить без Верки, люблю.

— Она тебя? — пытали мы.

— Не спрашивал.

— Сколько ее знаешь?

— Второй месяц.

Видим, не сладить с ним, втрескался и посылает сватать. Пошли, высватали, свадьбу отгрохали. Трое суток гудели: первый вечер поднимали тост за счастье молодых, а последние двое суток — за развод. Верка убежала от него. Дружила до Мишки с другим парнем, поссорилась, решила отомстить. Тот узнал, приехал на такси и в самый разгар свадьбы увез невесту. Была и не была свадьба, лишь дурная слава осталась: на все общежитие, если не на город. Кое-кто и призадумался, а кому и не пошло впрок. Чего отчаиваться? Могли в одну субботу жениться, в другую — разжениться. Проводились вечеринки с форсом, с хвастливой развязностью, лихо, с частушками-погремушками: «Хоба да хоба, дураки мы оба! В воскресенье вышла замуж, в понедельник дома». Парни в отместку: «Мне жениться-разжениться — это пара пустяков…» Такие парни обычно в вечер провожали двух-трех девчонок. Которую выбрать, терялись. По их словам, одна лучше другой. Таких парней я не терпел. Радовался, когда девчата давали от ворот поворот. Если же нет, то меня знобило, аж закипал ненавистью. Потому и дал зарок не жениться. По крайней мере, еще лет пять.

Думы, мои думы, куда бы вас деть? Не на шутку растравили сердце, отстанет оно от тела, вырвется ненароком. Что делать, как поступить? А тянет домой, хоть ухо режь! Словно услышал душевные раздеряги мой друг Борис. Завалил письмами и телеграммами: приезжай да приезжай. Так настойчиво звал, что меня отвернуло от города. Воздух и тот показался дымным и едучим. Даже стал застревать во рту, не глотался. Завод опротивел, надоел, как горькая редька. Колебания и раздумья сгинули — я еду. Но опять загвоздка: друг-то звал работать в районную редакцию. Закружился головной маховик и вдруг на всем ходу заклинил. Это набрякшие кровью виски сдавили голову, хлестнули боли, но и они пропали. Лишь сердце барабанит, по-прежнему колотит, будоражит грудь, стреляет в голову, заставляет думать. Что делать? Ехать домой? Оставаться в Уксянке? Уйти в газету?

Я подворачиваю к редакции.

Типография и редакция под одной крышей. Здание длинное, барачного типа, недавно выстроенное: бревна еще не успели счернеть, отливали желтизной и янтарной смолой в лучах утреннего солнца. В пазах между ними белела пакля. Штакетник высокий, вровень с плечами. Он ровной стеной забирал палисадник. В нем чисто ухожены клумбы. Палисадник разрывался узким проходом в редакцию.

Кое-как заглушив волнение, я вошел в квадратную комнату с двумя огромными окнами. Она, по-видимому, была и прихожей, и служебным кабинетом. Спиной ко мне сидел Борис. Его я из тыщи узнаю в любом положении. Сердце осело, и вспыхнула во мне детская шалость. В один прыжок я добрался до Бориса и сжал его кудрявый кочан. Заерзал, заметался вечный спортсмен. Но не тут-то было: недаром я служил на флоте, кое-чему научили.