Копье и Лавр - Федор Кукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За несколько недель «свежая кровь» Стратегикона разделилась на ватаги и клики. Освоившись в новом мире муштры и учения, вчерашние девицы стали искать близкие души, сходных по характеру и происхождению подруг. Те, чьи семьи были дружны и за стенами Стратегикона, сбивались в кучки и вместе отправлялись в отгулы навестить родных. Дочери богатых или известных отцов становились подругами и соперницами одновременно — каждая при случае стремилась доказать, что не уступит другим в уме и доблести. Вокруг Окасты держались те, чьи матери сами служили в Фаланге. Дочь капитана была у них главарем и брала на себя роль еще одного наставника. Во всяком деле она подгоняла и строила подруг, напоминая им, что они не могут посрамить честь Фаланги и матерей.
Ариста с Тигоной тоже сколотили себе клику, причем с важным преимуществом: из всех клик эта была самой тесной и спаянной. Недостаток же ее был в том, что клика только из них двоих и состояла. Прибиться к проклятой Гракх и пастушке-нескладехе никто пока не захотел. Впрочем, Ариста быстро решила, что мысль «у меня на одну подругу больше, чем было месяц назад» более здравая и плодотворная, чем «у меня подруг втрое меньше, чем у Окасты».
На занятиях клики всегда садились вместе, так что каменные скамьи амфитеатра представляли собою тесно сидящие группки с пустотами между ними. Так было и сегодня. И это, как потом поняла Ариста, было единственное «как обычно» в тот день.
***
Первой неожиданностью стало то, что в центр амфитеатра вышел мужчина. И не просто мужчина, но седой старик в простой мешковатой хламиде. Фигура его выглядела вызывающе неуместно среди стройных и крепких девушек в идеально выбеленных туниках. По скамьям сразу загуляли удивленные шепотки.
Но если старик и заметил эти перешептывания, то виду не показал. Он поднял руку в приветствии и улыбнулся.
— Доброго дня доблестным воительницам. Я Лайус из Кикинны. Власти нашего славного полиса попросили меня наставить вас сегодня.
Новая волна шепота, особенно сильная на скамье Окасты и ее подруг. Кикинна — тихая деревушка, примерно в дне пути от Орифии. Нас будет учить крестьянин? Что он может знать о ремесле войны? Кое-где уже усмехнулись бедной одежде старца; гляньте, уж не картошкой ли он красил свой наряд? Девушки поскромнее ограничились недоуменным молчанием.
Лайус из Кикинны, ничуть не смутившись от скептицизма учениц, перешел сразу к делу.
— Овцу лучше стричь с хвоста. А хвост у нас вот какой: скажите, какие виды чудес вам известны?
Формально сегодняшнее занятие было по стратегии, потому вопрос на столь отвлеченную тему застал амфитеатр врасплох. Но Окасту это заставило промолчать не более двух ударов сердца.
— Чудеса посылают боги по нашим молитвам! Только их милостью и может совершиться чудо! — уверенно выкрикнула Окаста.
Ариста вспомнила о монете, сгоревшей в белом огне на ступенях храма Мегиста. И обо всем, что случилось затем. Но добавлять к ответу ничего не стала. Чего доброго, Окаста решит еще, что Гракх ее поправляет или тянет внимание на себя.
Лайус вновь улыбнулся.
— Ты верно вспомнила об орации. Это один из видов чудотворства.
— Один из видов? — возмутилась Окаста. — Уж не хулишь ли ты богов, крестьянин? Людям не дано…
Старый крестьянин, по-прежнему улыбаясь, поднял правую руку и сжал ее в кулак.
В воздухе, в трех пальцах от лица Окасты, вспыхнул язык пламени. Не белого божественного пламени, но обычного огня, какой согревает дом в холодные ночи. Аристе невольно вспомнились горящие стрелы в ночном небе.
Окаста вскрикнула и дернулась назад так резко, что едва не свалилась со скамьи. Тут и там послышались смешки: заносчивая дочь капитана в кои-то веки чего-то испугалась.
Пламя плюнуло парой искр и сгинуло. Лайус состроил гримасу боли, разжал кулак и показал амфитеатру раскрытую ладонь. На коже стремительно набухал белый пузырь от ожога.
— Кто знает, как зовется то, что я сейчас сделал?
К общему удивлению, голос подала Тигона.
— И… Ипи…
— Слушаю тебя, доблестная воительница!
— Иписемантия! — выпалила Тигона.
Кто-то хихикнул. Тигона покраснела.
— Ипсомантия, — мягко поправил Лайус. — Верно. Можешь сказать, какова ее суть?
— Ты…обжигаешься, чтобы создать огонь… отдаешь что-то или вредишь себе, и тогда что-то происходит.
По Тигоне видно было, что она слабо понимает предмет, но честно старается объяснить то, что ей все же понятно.
— Ага! Вижу, с овечки сходит первая шерсть!
Несмотря на обожженную ладонь, Лайус был, кажется, искренне доволен ходом занятия.
— С молодых дней мира боги заповедали, что люди не могут творить чудеса, когда захотят, и менять мир, как им вздумается. И хорошо сделали, скажу я вам — иным людям лопату в руки опасно дать, не то что силу чудотворства!
Иные, включая Аристу, усмехнулись, и старый крестьянин усмехнулся в ответ.
— Но добрые боги дали также закон, следуя которому, смертные могут все же нет-нет да и сотворить что-нибудь небывалое. Люди меня умней зовут его Законом Воздаяния. Я зову его так: любишь пиво пить, люби и ячмень молоть. Как ни назови, все едино: хочешь выйти за пределы того, что возможно смертному — придется что-то отдать.
Лайус взял прислоненную к нижней ступени амфитеатра палку и начертил ею на земле приблизительный рисунок храма.
— Ораторы, слуги богов, отдают свои силы в молитвах или приносят в жертву вещи и скот. Да любой ладдиец, даже и не оратор. может заслужить себе маленькое чудо, отдав что-нибудь в храм, — Аристе показалось, что взгляд старика задержался на ней. — Силы бессмертных неисчерпаемы, потому бог может раздать сколько хочет чудес своим поклонникам. Но милость богов к ораторам куда больше, потому и чудеса по их молитвам сильнее.
— Почему бы тогда всем не сделаться ораторами?
За миг до того Ариста и не думала спрашивать, но вопрос сложился как-то сам собой.
— Не получали бы по чуду зараз, а молились бы все время и все время творили бы чудеса!
Множество голов повернулось к ней. Но Лайуса из Кикинны не
