Близнецы из Пиолана - Сандрин Детомб

– И за те четыре часа, что вы были на школьной кухне, вы ничего странного не заметили?

– Да нет, я был занят по горло. Может, мой напарник что-то видел? Он часто выходил из кухни в столовую. Вы с ним уже говорили?

– Пока нет, но обязательно поговорим.

Чем больше затягивался допрос, тем отчетливее Фабрегас понимал, что у него нет оснований задерживать этого человека. За исключением того, что он приезжал в школу в те два дня, когда пропали две девочки – причем одна из них, как выяснилось позже, скрывалась по собственной воле, – ему нечего было предъявить. А если считать это поводом для ареста, с таким же успехом можно арестовывать и директора, и всех учителей… Нет, единственная причина, по которой Рафаэль Дюпен оказался здесь, – это сочетание его имени и года рождения. Любой адвокат опротестует задержание в два счета, да еще и поглумится над незадачливыми стражами порядка… Но поскольку подозреваемый пока не настаивал на присутствии адвоката, Фабрегас решил пойти ва-банк:

– Месье Дюпен, не могли бы вы оставить нам свой образец ДНК?

14

Все это время Жан провел по другую сторону поляризованного стекла, наблюдая за допросом. Фабрегас не возражал: его бывший начальник умел быть убедительным. Жан Вемез знал Солен и Рафаэля почти столько же лет, сколько их собственный отец. Образы близнецов сопровождали его всю последующую жизнь – он запомнил каждую более-менее примечательную черточку их внешности и характера, проявившуюся за одиннадцать лет их жизни.

Однако сейчас он смотрел на человека сорока с лишним лет и понимал, что эти сведения вряд ли окажутся полезны. Да, Рафаэль Дюпен обладал некоторым, едва заметным сходством с исчезнувшим много лет назад подростком, но Жан ни в коем случае не стал бы категорически утверждать, что это он и есть. В его воспоминаниях у Рафаэля, которого он искал почти полжизни, были более тонкие черты и более задумчивое выражение лица, но разве нельзя сказать того же о любом мальчике его возраста? У человека, сидящего в комнате для допросов, были те же орехового цвета глаза, что у Рафаэля Лессажа, но более приплюснутый нос и слегка обвисшая кожа на лице, впрочем, это вполне объяснялось возрастными изменениями. Жан прекрасно помнил метаморфозу, произошедшую с его собственным сыном. Менее чем за два года ангелочек с шелковистыми волосами превратился в нескладного неуклюжего дылду, тощего как жердь. Даже голос стал другим. Издержки переходного возраста…

В конце концов Жан вынужден был признать: его экспертиза ничего не стоила. Рафаэль Дюпен мог оказаться Рафаэлем Лессажем – как мог им оказаться любой другой более-менее похожий мужчина, рожденный в 1978 году. Хотя в те времена это имя было менее распространено, оно отнюдь не считалось экзотичным. Конечно, Виктор Лессаж смог бы определить точнее, но требование Фабрегаса было категорическим: Виктор не должен знать ничего о ходе расследования и тем более появляться в участке. Предвидя возможную реакцию Лессажа-старшего, капитан справедливо опасался непоправимых последствий.

Рафаэль Дюпен отказался от анализа ДНК. Отказ прозвучал не грубо, но твердо. Подозреваемый слегка улыбнулся Фабрегасу и коротко ответил: «Нет». Судя по всему, этот человек знал о своих правах и понимал, что у него не могут принудительно взять образец ДНК в отсутствие серьезных либо многочисленных улик. Фабрегас, разумеется, сообщил, что отказ может расцениваться как косвенное свидетельство вины, но Дюпена это ничуть не впечатлило.

Фабрегасу ничего не оставалось, кроме как отпустить его. Не было никаких оснований для задержания, к тому же тот факт, что подозреваемый явился к жандармам самолично, развеял бы сомнения любого следственного судьи. Даже если Дюпен и есть тот самый человек, которого они ищут, он очень ловко маневрирует.

Дежурный проводил Дюпена к выходу, оставив Фабрегаса одного, в досаде и раздражении.

Через некоторое время, отчасти восстановив душевное равновесие, капитан вызвал Викара, чтобы дать ему новые инструкции. Теперь, когда жандармы выяснили настоящий адрес Рафаэля Дюпена и место его рождения, Фабрегас решил, что должен узнать о нем все.

– И если я говорю «все», лейтенант, это не фигура речи, – добавил он. – Я хочу знать, в какой школе он учился, чем занимались его родители, в каком состоянии его банковские счета… Короче, я хочу, чтобы вы прочесали всю его жизнь мелким гребнем. Надеюсь, я понятно выразился?

– Без ордера… – нерешительно произнес Викар.

Фабрегас ненадолго задумался, потом все же решил умерить свои притязания.

– Пока соберите столько данных, сколько сможете. При необходимости напирайте на то, что речь идет о безопасности детей. Я тем временем решу вопрос с ордером.

– Слушаюсь, капитан!

Когда Викар вышел, Фабрегас помахал рукой перед стеклом, давая знак Жану, который все это время терпеливо ждал в соседней комнате, что он может зайти. У капитана не было необходимости спрашивать бывшего шефа, узнал ли тот в подозреваемом Рафаэля Лессажа, – они заранее договорились, что в случае твердой уверенности Жан войдет в комнату, прервав допрос под каким-нибудь незначительным предлогом. Поскольку он этого не сделал, стало понятно, что его сомнения так и не развеялись.

– Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, – с кислой миной процедил Фабрегас.

– Я не говорю, что это не он. Просто я не уверен…

– А образец ДНК мы не можем у него взять без его согласия.

– Да, я знаю.

Расследование так и не сдвинулось с мертвой точки, тогда как с момента исчезновения Зелии прошло уже двадцать четыре часа. Ее жизнь могла находиться в опасности – двое сидящих в комнате мужчин это прекрасно понимали. Но не было ни одного следа, по которому они могли бы пойти.

Догадываясь, о чем думает Фабрегас, Жан попытался его утешить:

– А что, если с Зелией та же история, что и с Надей? Может быть, она тоже скрывается по своей воле?

– Может быть… – без особой уверенности отозвался Фабрегас.

В глубине души Жан разделял его скептицизм, но мысль о том, что они могут найти еще одно бездыханное тело ребенка, была невыносима. Он так и не оправился после смерти Солен. До сих пор, тридцать с лишним лет спустя, перед глазами у него порой возникала девочка в белом платье и венке. Он закрывал глаза, но она не исчезала. Иногда она улыбалась, но чаще вид у нее был жалобным, она словно молила о чем-то… Такого он не пожелал бы никому, тем более человеку, сидящему напротив. Фабрегасу и без того отныне предстояло жить, постоянно помня о самоубийстве Нади, и этот груз был слишком тяжел, чтобы добавлять к нему