Мальчик с Антильских островов - Жозеф Зобель

Ужас взрослых и проклятия, которыми они нас осыпали, произвели на меня куда большее впечатление, чем удары палкой и пощечины мамы Тины.

Люди качали головами и не переставали повторять: «Слава богу, что все еще так обошлось!»

Взрослые с бидонами воды подоспели в тот момент, когда пламя начало лизать крышу хижины Сен-Луи. Погасив огонь, они набросились на нас и поволокли домой, награждая проклятиями и пинками.

Весь вечер мама Тина била меня, ругалась и плакала. Она не готовила ужина и чуть ли не всю ночь стонала и жаловалась.

— Слава богу, — приговаривала она, — что Орас увидел дым над поселком.

Это Орас поднял на ноги рабочих.

— Мало того что мы весь день гнем спину в тростниках беке, теперь еще маленькие негодяи накликали на нас беду. Что я скажу беке, если он потребует меня к себе?

Потом мама Тина стала распространяться о моей маме Делии, которая живет в Фор-де-Франсе, вдали от всяких невзгод, «за стульями беке», у которых она служит, и даже не представляет себе, что́ я натворил.

— Да, бедняков вечно подстерегают несчастья!

Я не плакал. Оглушенный побоями и упреками, я впал в какое-то оцепенение. Я не был способен пошевелить ни ногой, ни рукой. Мама Тина уложила меня в свою постель.

Утром, прежде чем уйти на работу, она сварила мне горшок подсахаренной настойки и большую миску отвара из толомана. Весь день я лежал. То дремал, то пытался разогнать скуку, пробуя настойку или отвар. Я думал о Жеснере, о Тортилле, о Сумане и ловил малейший шум, стараясь угадать, что они делают.

Иногда мне казалось, что я уже не на Негритянской улице, а в какой-то чужой стране, где происходило действие сказок мосье Медуза. Или меня охватывал страх, что после всего происшедшего наша улица станет совсем другой.

По вечерам мама Тина давала мне пюре из овощей, поила меня горячим настоем. Потом она наливала в блюдечко рома, сыпала соли, крошила туда свечку, поджигала эту смесь спичкой. Подождав, пока разгорится голубоватое пламя, она дула на него и принималась растирать меня горячей мазью.

Несколько дней я оставался в комнате и не виделся с товарищами. Когда я в первый раз вышел на улицу, я испытал одновременно чувство облегчения и разочарования.

Конечно, я был счастлив, что наши «владения» остались в прежнем виде, но после всех моих мучений я бы не удивился, увидев опустошенную, преобразившуюся округу.

Но я ощутил пустоту. Куда девались мои товарищи? Жеснер, Суман? Может быть, они заболели, как я, и не выходят из дома? Я был удивлен и заинтересован.

В тот же вечер мама Тина мне сказала:

— Я попросила написать твоей матери, чтобы она приехала за тобой. А пока ты пойдешь со мной на работу… потому что мосье Габриэль больше не разрешает оставлять детей одних в поселке.

Тогда я понял, почему не было видно моих товарищей: они все ушли на поле с родителями.

Такая перспектива меня не огорчила. Наоборот. Она отвечала потребности в перемене, которая возникла во мне после болезни.

НА ПЛАНТАЦИЯХ САХАРНОГО ТРОСТНИКА

Итак, на другое утро я последовал за мамой Тиной на работу. Я воображал, что все люди работают в одном месте и мы, дети, встретимся и сможем вместе играть. Но мы с мамой Тиной оказались в глубинах зарослей сахарного тростника. Весь день мы оставались там одни, и я не видел ничего, кроме стеблей, которые шуршали на ветру.

Мама Тина рыхлила землю своей мотыгой и собирала сорняки в горку у каждого ряда тростника.

Моя бабушка изо всей силы замахивалась мотыгой, приговаривая: «Хип, хип». Время от времени она выпрямлялась и клала руку на спину. При этом она ужасно морщилась.

Я сидел около бамбуковой корзины между двух кустов тростника, верхушки которых она связала, чтобы получилась тень. Когда, продвигаясь вперед, мама Тина теряла меня из виду, она пересаживала меня в другое место, поближе.

Я старался чем-нибудь развлечься: наблюдал за земляными червяками, которых тревожила мотыга, ловил улиток или собирал дикий шпинат на ужин.

Молчание и бездействие, от которого ныло тело, угнетающе действовали на меня, и я спал часами в моей беседке из тростника.

Товарищей я встречал только вечером, когда мосье Медуз звал меня к себе. И каждый раз, видя Сумана, Тортиллу или Орели, я понимал, что мы уже не те, что раньше. Мы разговаривали отчужденно и печально, оглядываясь и боясь, как бы нас не захватили врасплох. Перенесенные побои разобщили нас, и много дней понадобилось, чтобы мы стали самими собой и наша дружба восстановилась.

Но что-то нарушилось безвозвратно: мы не могли больше играть — у нас не было на это времени. Каждый ребенок уходил утром с родными, возвращался с ними, исполнял поручения своей матери, ужинал, ложился спать.

Нам не удавалось встретиться в поле. Наши родственники работали далеко друг от друга. Мама Тина работала в Грандэтане. «Моя мама тоже», — уверяла Викторина. Между тем мне казалось, что мы с мамой Тиной одни в безбрежном океане сахарного тростника.

Вечером вы встречали на дороге рабочих и вместе возвращались на нашу улицу. Но редко среди них попадались Жеснер, Викторина или еще кто-нибудь из моих друзей.

Я особенно радостно приветствовал наступление дня получки. Как всегда, я присутствовал при выплате.

Здесь меня ожидал сюрприз, который заставил почувствовать собственное ничтожество.

Когда эконом дошел до малолетних, я с удивлением услышал:

— Тортилла — восемь франков. Викторина — шесть франков. Жеснер…

А я и не знал, что нам будут давать деньги за то, что мы сопровождаем в поля наших родственников. Я был страшно взволнован. При одной только мысли,