Вой - Анатолий Росич

«Ах, подлецы, – все больше раздражался Грохов. – Вы думаете, если вы богаты?.. У папы-мамы много денег, так вам все можно?.. Да вы против меня шавки…» Однако тут же подумал, что даже такое плаванье в Сосновку – элементарное, простейшее – ему было бы нелегко организовать, ведь у него нет лодки. Можно было бы взять у соседа, но разве это лодка? Она для рыбалки только и годится. А хорошую, типа шлюпки, можно взять напрокат, Селезень, несомненно, так и сделал. Да только для этого нужны деньги, а у него и денег нет… «Подлецы… Бить вас надо… Экспроприировать…»

И несколько часов думал, как бы посвятить жизнь благородному разбойничеству – стать современным Робином Гудом! А что? Он разве глупее их, таких как Селезнев или Соснин? Нет, умнее. В этой войне ум нужен. Вот когда сердце вылечит… «Стоп! А когда?.. И как?.. Как я его вылечу?..» Тут вспомнил, что и Света-то не из простых, не рабоче-крестьянских кровей. Ее отец тоже какая-то шишка, в райисполкоме работает…

Робин Гуд исчез. А вместо желания дерзкой справедливости, которую нужно было вершить на земле, снова перед ним выпер, затмив все правды и неправды земные, страшный, непробиваемый мыслью вопрос: «Почему мне нельзя жить в полную силу? Почему запрещено? Кем?..»

Так ненадолго жизнь вернула его в реальность и опять выбросила на свалку юности, на необитаемый остров сознания, именуемый одиночеством. И на этом еще совсем не обследованном, не обжитом молодым умом острове человеческого духа главный вопрос его жизни, как это уже было однажды, снова изменился. Вопрос: «Почему мне нельзя нормально жить?» перерос в вопрос: «Зачем жить?»

Лишь спустя многие годы он поймет, что в эти проклятые, скрытно-отчаянные дни обрел себе подругу на всю жизнь. Этой подругой стала ночь. Часто глубоким вечером выходил из дому как бы по нужде (он думал, что так считают родители, поскольку все «удобства» были во дворе) и шел в «шумки», мог час, а то и два стоять на мосту. Однажды отказался от моста, встретив на нем в два часа ночи Блина – Мишку Блинова из параллельного класса – с девушкой. Почувствовав тогда юношеский стыд одиночества, спустился с моста к самой воде. И когда выходил в следующие ночи, то бродил уже возле самого берега, а бывало – долго сидел на камне и смотрел, как прыгают, словно сверкающая чешуей рыба, звезды в водопадах…

Он еще не знал, что эта вынужденная, случайная дружба с ночью перерастет когда-то в большую и вечную любовь. Уже тогда чувствовал, что не нужно выходить в ночь с фонариком (когда-то это станет жизненно важным правилом), если хочешь считать ее своей. Не резать надо ночь, а наоборот, слиться с нею, стать с нею одним целым, как сливается воедино и становится одним целым всякая любовь. Не надо бояться ночи, главное – сделать первый шаг в ее объятья. Если ты делаешь этот шаг к ней с любовью, она ответит тем же, ты будешь счастлив с ней… Счастья пока не испытывал, но все же ночь была лучше дня, потому что проще в ней было спрятаться.

Теперь было лето, и он прятался от людей уже не в парке, как зимой, а на реке, за плотиной, в густых острых зарослях камыша. Загорал (хотя врачи и это запретили), отдавая солнцу не нужное теперь никому и ничему другому свое молодое тело, – на крохотных каменных островках, где разбивалась река на многие, почти ручьевые течения, избегая шумных мест, а тем более – центрального пляжа. Там бывала Света, там загорал Селезень и подобные ему, там был простор – каменный, песчаный, водный, воздушный, солнечный – для многих людей, там большим шумным потоком текла жизнь, и там никто не спрашивал, зачем жить. А здесь, на уродливых, искривленных, пахнущих илом и дохлой рыбой маленьких камешках, едва вмещающих одного человека, эта жизнь кончалась. Она упиралась в вопрос, вставший поперек всех течений юности, твердокаменной, высокой стеной, перекрывающей даже небо, к которому он все чаще обращался…

9

Спасение явилось не с неба, а из этих же островных зарослей. Однажды под вечер на одном из таких укромных, чисто журчащих речных потоков увидел Григория Алексеевича – учителя русского языка и литературы из соседней школы, фронтовика, которому было уже под семьдесят, но который всегда выглядел свежо и собранно. Его облик полностью соответствовал его манере преподавания, строгой, даже суровой, – ястребиный нос, тяжелый, давящий взгляд жестких глаз цвета ржавого металла. Судя по рассказам знакомых ровесников, не было ни одного ученика в школе, который не боялся бы этого взгляда.

Однако сейчас, когда Сергей вынырнул из кустов и неожиданно встретился с учителем, увидел совсем другое лицо – приветливое, доброжелательное, и даже подумал: врут все о нем.

Очень худой, в черных «семейных» трусах он обтирался возле воды, часто обмакивая вафельное полотенце и слегка отжимая его. Сергей знал, что купался учитель почти круглый год, видел его не раз в этих местах, вот так же обтирающимся глубокой осенью (в любую погоду, даже в зимнюю стужу он всегда открывал форточку в классе, объясняя: «Когда жарко – я нервничаю, а вы ведь не заинтересованы в том, чтобы я нервничал»).

– Как дышится! – приветственно произнес Григорий Алексеевич.

Сергей не понял, то ли это был вопрос, то ли просто возглас. Почему-то ответил:

– Не очень хорошо.

– Это почему же? – учитель остро, впрочем, не больно, кольнул глазами.

Сергей уже решил не продолжать разговор – скрыться, как и появился, но учитель добавил:

– Ну, рассказывайте, молодой человек, почему Вам не очень хорошо дышится.

– Сердце…

– А что с сердцем?

– Ревмокардит… Так говорят…

Сам не знал, почему вдруг этому человеку, случайному собеседнику так бессмысленно прямо все выложил (может, потому что услышал обращение «Вы», – свои учителя до этого не снисходили), и теперь уж точно решил немедленно уйти.

Уже за спиной, уже нагибаясь, чтобы укрыться в густом зеленом плетиве низкорослого кустарника, услышал нечто неслыханное:

– А это не болезнь, вы знаете?

…Через полчаса Сергей поверил – нет, пока еще не в слова учителя, – а в то, что вживается в новый, совсем иного порядка вопрос: выходит, тот диагноз, который вышиб его не только из спорта, а из жизни, – не болезнь? От этого можно избавиться?..

Еще через полчаса нес от учителя две брошюры, в которых рассказывалось о беге трусцой…

Оставшаяся половина лета ушла на привыкание к новому лекарству – на осторожное прощупывание сердца бегом. Лишь к осени позволил себе действительно бегать, а не «трусить».

В первый же день нового, последнего учебного года прямо спросил Свету (она охотно откликнулась на его просьбу отойти в сторонку): была ли такая поездка в Сосновку? А голое купание с ребятами? А ночевка с ними в одной палатке?

– Дурак!.. – покраснела она в ответ, но не опустила взгляд. – Кто тебе такое рассказал? Кому ты поверил?..

Он молчал. Потому что сам не знал сейчас, кому верить. Света, как понял, готова была и дальше что-то доказывать, что-то опровергать, если бы он что-то спрашивал, требовал этого. Девушка, опустив голову, пошла от него. Метров через пять повернулась и сквозь слезы повторила:

– Дурак…

«Ничего себе, – недоумевал Сергей. – Неужели Селезень все это выдумал? Ну, может, приврал немного, пусть даже наполовину. Не бывает же дыма без огня…» С другой стороны, нельзя и не поверить Свете. Это второе «дурак» прозвучало уже совсем не так, как первое, там уже было не просто опровержение, не просто упрек в том, что поверил такому, а нечто большее…

Ему вдруг захотелось – сейчас, немедленно – догнать ее, объясниться, извиниться… Однако, надо было сначала разобраться, где же правда.

Представил, как схватит за грудки Селезня и вытряхнет из него эту правду. Нет, лучше – залом руки (Вадим Сергеевич показывал, в порядке общефизической подготовки), а это больно. И если соврет – надо серьезно предупредить! – рука будет сломана…

Истина выяснилась проще и гуманнее. Сергей обратился сначала к Саше Соснину – участнику, по рассказу Селезня, той оргии:

– А кто была вторая девчонка в вашей поездке в Сосновку? Помнишь: Света Войтенко, Селезень?.. – хитро спросил, внешне стараясь быть бесхитростным.

– Какой поездке? – удивился Соснин.

– Ну, недавно… летом, вы плавали на лодке… вчетвером… в Сосновку, – конкретизировал Сергей. – С ночевкой… Ночевали в палатке. Что, не помнишь?

– Нет, не помню. Даже первый раз об этом слышу…

На удивление Сергея, Саша, хотя и сын «торгашей», оказался совсем неплохим, искренним парнем. Но Селезень!.. Совершенно непонятно, просто в голове не укладывалось – зачем врал? Ну, зачем? Кто-то его за язык тянул? Неужели от зависти к нему, Грохову? Ведь именно ему, без всяких вопросов, без предисловий была рассказана эта грубая сказка! И именно Света стала ее героиней. Облил ее грязью – зачем? Сволочь. Подонок! Выдал желаемое за действительное? А может, это просто ревность так у него проявляется?..