Вой - Анатолий Росич

– Да!.. – обрадовался Сергей, полагая, что сейчас его освободят.

– Ешь книгу, – сказал учитель и расплылся жирной улыбкой.

Грохов этого не забыл, и методически, через раз пропускал уроки автодела. Однажды, когда «Баран» в числе других послал его на работу в мастерскую, ушел в парк играть на бильярде и вернулся только через полтора часа, зашел в класс, как и положено, под конец пары.

– Где ты был? – строго спросил учитель.

– В мастерской, – делая удивленные глаза, уверенно ответил Сергей.

– Что-то я тебя там не видел.

– И я вас там не видел, – нагло ответил Сергей, и все в классе засмеялись.

Владимир Спиридонович побагровел, громко чмокнул губами и двинулся на Грохова (учитель был, по меньшей мере, в два раза шире своего ученика) с явным намерением схватить его и вышвырнуть из класса, так уже было когда-то с одним одноклассником. Сергей быстро подошел к стеллажу, на котором лежали детали двигателя, схватил какую-то металлическую трубу и повернулся лицом к преподавателю. Тот остановился, выпучив глаза. Подумав несколько секунд, молча пошел к двери, открыл ее и показал непокорному ученику на коридор. Сергей, медленно выходя, внимательно следил за движениями учителя, не выпуская трубу. И когда уже оказался в дверях, протянул ему свое орудие защиты, промолвив:

– Это вам. На память.

Тот с тупым удивлением смотрел в глаза Грохову, даже чмокать перестал, и Сергей бросил железку возле порога. Не убегал, а спокойно, с достоинством пошел по коридору, потому что был уверен: «Баран» больше никогда и не подумает применять к нему силу…

А самым удивительным для соучеников и для самого Сергея было его сближение с Витей Лужным. Сначала и не замечал, насколько похожим стало его поведение на поведение Вити, хотя превзошел того сразу: его проделки были смелее и оригинальнее. Впрочем, Сергей вовсе не пытался подражать Вите, а просто такое поведение было, оказывается, естественным.

Лужный, выяснилось, болел той же болезнью, был в плену у того же диагноза. И так же глубоко этот диагноз потряс все устои его жизни, резко изменил мысли, поведение и отношение к людям – сверстникам, учителям, даже родителям. «Оскорбления? Проглотят! – объяснил основу своих поступков. – Мне хуже, чем им…» И Грохов, как никто (а никому больше Лужный ничего и не объяснял), понял такую позицию.

Хотя, в отличие от Вити, безобразничал все-таки не со зла на людей. Думал об этом и понял: злился на свою болезнь, а дурачества – это компенсация за то, что она отобрала. Ведь не люди отобрали, а болезнь…

– А почему ты мне раньше не рассказал о беге трусцой? – спросил Сергей, когда они поделились друг с другом сокровенным, и Витя сообщил, что давно пользуется этим единственно эффективным лекарством от их болезни.

– Знаешь, думал, что ты – как все, такой же тупой… извини, недалекий, – честно признался новый друг.

***

До бега, как универсального средства против сердечно-сосудистых заболеваний, которым пользовались миллионы людей в мире, Грохов добирался долго.

После того, как выбросил уколы, решил ни при каких обстоятельствах не обращать внимания на свое сердце. Конечно, со спортом покончено, да и не тянуло к нему теперь так сильно. Кроме того, Толик Идрисов (хотя и не друг, а просто близкий и верный товарищ) как-то заметил, что Сергей в прямом смысле перерос гимнастику. Все гимнасты, якобы, маленькие ростом, а бывший «лучший гимнаст школы» уже слишком вытянулся, поэтому успех ему и не светил. Сергей был благодарен Толику за утешение, хотя не согласился с его утверждением насчет «низкорослых гимнастов». Да и дело теперь было не в гимнастике, она, в любом случае, осталась в прошлом. А вот как жить в будущем? «Великого спортивного будущего не получилось, но в повседневной жизни – ты нормальный, полноценный человек», – внушал себе. Решил избегать драк, не меряться силами больше ни с кем, не ругаться, не нарываться, не заедаться. Жить без этого – разве нельзя?

Однако случай снова поверг его в беспросветную темень, сначала – в буквальном смысле слова. И надо ж ему было остановиться возле пацанов-дошкольников, которые прыгали, кувыркались на куче свежих опилок, оставшихся возле соседского двора после пилки дров. На этом пахнущем сосной акробатическом ковре малышня буквально на головах ходила.

– А сальто можешь сделать? – спросил Сергей соседского парнишку.

– Не-а, – покачал головой малец.

– Давай, покажу.

И Грохов (еще подумал: ну сколько этот пацан весит, килограммов пятнадцать максимум?) – взял малыша за бока, стал, переворачивая, подымать его перед собой. Уже посадил мальчишку на плечо, оставалось лишь опустить его вниз. Этого Сергей сделать уже не смог. Вдруг почувствовал, как голова наливается невыносимой тяжестью, что-то изнутри давит на лоб, на глаза… И все исчезло.

Очнулся лежащим на опилках. Не сразу увидел стоящих вокруг него детей, медленно, с тревожным напряжением начал вспоминать, где он, что с ним. Все ребята были живы, здоровы. И он вроде бы жив. Только жизнь открывалась так тяжело…

Испытывая небывалую слабость в теле, поднялся, посмотрел на прилипшие к брюкам опилки, попытался отряхнуть их, тут же опустил руки – это требовало многих усилий, тяжело побрел вниз по улице, мимо своего дома, к реке. Там опустился на камень; сердце тяжелыми волнами било в голову. Попробовал осознать, что же это такое было.

Смерть?.. «Вот она какая, – сжимая все, какие только прорезались к этому времени морщины на лбу, думал Грохов. – Она меня брала…» Припоминал: сначала будто сотни маленьких колючих пальцев сжимают голову – лоб, потом затылок, все туже, крепче. Впрочем, до сильной боли не доходит, – сознание, а вместе с ним и напор боли, выдавливается из головы и улетает. Дальше – ничего нет… Да, это была настоящая смерть, натуральная, хоть и… временная. Но как же мучительно возвращаться в жизнь! Как страшно, как не хочется… И единственный вопрос просачивался сквозь этот боленасыщенный туман возврата: «Зачем?.. Ведь там было хорошо, где ничего не было…»

Он снова остался наедине со своими вопросами («Что же это за жизнь такая? За что?..»), и снова искал ответы в уединении, вдали от тех мест, где решались насущные проблемы юности. Как назло, встретил как-то Селезня – одноклассника Володю Селезнева, холеного парня, сына начальницы райгастрономторга. Тот шел на пляж – поправившийся, самодовольный, с закрученной на лбу вихрастой челкой, в шортах, из под которых выпирали округлившиеся, поволосевшие ляжки. «Иду к девочкам», – сообщил тот и сразу же, без каких-либо вступлений, рассказал, как с девочками на днях ездили на лодке в Сосновку. Якобы, с Сашкой Сосниным (Сергей отметил: сын заведующего мелкооптовой базой из параллельного класса) взяли с собой Свету Войтенко и ее какую-то подругу, купались там голые, ночевали вчетвером в одной палатке…

– Я все понял, ты молодец. Будь здоров, – прервал рассказ Грохов.

«Козел… Сволочь… Я и раньше хотел тебе врезать…», – мысленно ругал он одноклассника. Его распирала злость – и на Селезня, и на Свету, и, в конце концов, на себя. Нет, прежде всего – на себя… Злость и обида. На судьбу?.. Света Войтенко, самая красивая девушка среди одноклассниц, считай, во всей школе, – кому-то достанется?.. Будет принадлежать?.. Уже принадлежит?.. Таким, как Селезень?..

Света давно была к Сергею неравнодушна. С тех пор, как еще в седьмом классе заступился за нее (к ней приставал один наглый старшеклассник, и Грохов не побоялся, предупредил по-взрослому, что будет иметь дело с ним…). Потом, уже несколько месяцев прошло, случайно подслушал, как она с гордостью говорила девчонкам: «Сережа Грохов меня защищает!» Тогда это звучало по-детски, но и дальше Света проявляла к нему намного больший интерес, чем к другим небезразличным к ней ребятам, а в последнее время все чаще ловил ее уже совсем не детские, слишком продолжительные взгляды, – и это несмотря на его немочь. А он…

А что он? Раньше как-то было не до девчонок. А теперь… С его-то сердцем – куда?.. Она здоровая и красивая… Дальше предпочитал не развивать возможные сценарии ее жизни. Потому что из такой логики следовало, что она и впрямь должна принадлежать другому, здоровому и красивому, – он этого себе не договаривал, не домысливал, а как бы без слов согласился. И вот теперь, после Володькиного рассказа, все нутро его вздыбилось.

«Сволочь… Красавчик!..» Сергей вспомнил, как однажды учительница биологии, вообще-то женщина ехидная, не случайно имела кличку «Змея», всему классу показала, кто такой Селезнев.

– Ты свекольным соком попробуй! – громко проговорила во время урока.

И считая необходимым объяснить всему любопытному классу, в чем дело, сообщила:

– Сидит, слюнит пальцы, и завитушки себе делает на бакенбардах. А я говорю – свекольным соком надо, так казаки усы подкручивали.

Селезнев сидел, закрыв лицо кулаками, только уши горели свекольным цветом. «Точно: змея», – прежде всего отметил тогда Грохов. И подобным же образом подумал про Володьку: «Селезнев. Селезень! Как же иногда фамилия соответствует сущности человека. Сидит – перышки чистит, красавец»… Но теперь одного презрительно-насмешливого отношения к Селезню было мало.