Они не мы - Григорий Грошев

- Ты! – взревел он. – Как посмел перебить Глас Божий?

«Чей глаз?» - спросил паренёк, но сумасшедший лишь зыркнул на него, и тот смущённо замолчал.

- Ты - враг Бога! Бог един, и он всемогущ! Пошёл прочь! – закончил свою речь старец.

- Ну, если вы не возражаете, я ещё немного послушаю. Жутко интересно. Клянусь, - пришлось пойти на хитрость. – Уж простите мою дотошность.

- Бог с тобой, - махнул рукой старик. – Бог умеет прощать, да простит он твою неприкаянную душу. Внемлите, дети мои. Было у Бога три сына. Старший – самый умный, средний – не плох для общеинтеллектуальных работ, а третий, младший, совсем идиот, прости грешного, господи…

- ИдеОт? – переспросил я. – Идеологический Отдел? Соглашусь, там встречаются и такие…

- Замолчи, именем святых! Идиот он был, тупой, как ты, блудливая овца всё стадо перепашет… Так вот, кто нашёл в отце Бога первым, дети мои?

- Старший, - неуверенно протянул тот самый паренёк, и все тут же подхватили: «Старший, старший».

- Нет! Во тьме безверия вы… Младший! Ибо идиотом был, и верил, молил, надеялся. И отыскал Бога он в сердце своём. А остальные только о животе своём думали, да так без господа и остались.

- Но, пардон, вы сравнили меня с младшим… Отчего ж я не верю вашим словам?

- Потому как душа твоя, что ребёнок, в сотню тельников спрятана, и не просто подступиться к душе, - неожиданно спокойно ответил старик. – Но будет день, и ты станешь героем, и разом все одёжки падут с тебя, и станет действие богом твоим, путём твоим ко спасению… Но слаб ты пока, и любишь образ, диавлом созданный. Самого нечистого плотски желаешь…

- Нечистого? В смысле, человека, который не ходит раз в неделю на тотальную очистку?

Но старик, ничего не сказав, надел маску и отправился прочь. Вглубь тоннеля Метро. Туда, куда никто не ходит! Той же ночью я сидел за экраном лэптопа и готовил статью: «Вера в «Бога» - дармовая смесь для неблагонадёжных».

Запись 9

Дверь в камеру открывается. Свет, свет бьёт в глаза, заставляя щуриться, закрываться от него. Главред встаёт на ноги – шатается. Он хотел бы видеть себя со стороны. Он хотел бы оказаться героем: бесстрашным, несгибаемым, несокрушимым. Таким, которых часто изображают на плакатах. Но ему страшно, ведь его пугает неизвестность. Он немного жалеет, что начал всю эту историю, но… остановить её уже невозможно.

Алекс смотрит на свои руки. Под ногтями – запекшаяся кровь. Пальцы немеют, почти не разгибаются. Мизинец на левой руке почернел. Его он чувствует, но не так, как остальные пальцы. Языком щупает щели, где раньше были зубы. В его-то годы, они все сохранились! До вчерашнего дня. Ноет челюсть, и от этой боли хочется взвыть. Сколько зубов ему выбили? Один, два, три…

- Александр Р-101, - басит конвоир. – Выходим.

На ватных, слабых ногах Главред делает шаг вперёд. В ушах – свист, весь мир шатается вокруг и зеленеет. Словно в зеленом тумане, всё плывет. Слабость. Из последних сил он выравнивает спину и пытается делать энергичные шаги.

Его ведут без наручей. Кожа на запястьях стёрлась почти до костей. Ведут – сильно сказано, потому что отступник с трудом делает шаги, передвигаясь медленно. «Я все ещё главный редактор? – думает Алекс. – Или уже нет? И почему они не могли сделать мягкие наручи, чтобы кожу не сдирать?»

- Сядьте, - приказывает Стефан. Главред, несмотря на замутненное сознание, обратил внимание на гематомы на лице следователя. – Руки на стол.

Главред послушно кладет кисти. На них нет живого места, все в гематомах и ссадинах. Спица погнулась. В правой руке следователь держит молоток. Резиновый. Алекс покорно смотрит на свои распухшие ладони на стальной поверхности. Здесь даже есть жёлоб для стока крови. Оцинкованная сталь - чистая. Значит, кто-то протирал стол, аккуратно счищая пятна и помарки крови.

- Где они? – спрашивает следователь.

Молчание. Алекс уже не видит смысла что-то говорить. Ему просто нужно продержаться – ещё чуть-чуть. Удар. Из глаз катятся слёзы. Дыхание перехватывает. Новый удар. На пальцы словно выплеснули кипяток. Ноготь раздавлен. Алекс вспоминает свой дом, свою семью, прошлое.

Так ли плохо ему жилось в отдельном блоке? Так ли несправедливо с ним обошлось великое государство? Неужели ему было нужно всё это? Но… Пути к отступлению уже отрезаны. Если он сдастся, если не выдержит – всё пропало. Если, если… Слишком много этих «если», и ему всё тяжелее гнуть свою линию.

- Так и будем в молчанку играть?! – истошно вопит следователь. Он в отчаянии, он сжимает окровавленный молоток, касаясь лица, и не замечает этого. Голос его срывается на фальцет. – Пакет. Быстро!

Конвоир достаёт из кармана мешок и встряхивает его, чтобы распрямить. Алекс не видит, но слышит. Шелест. Шуршание. Руки так и лежат на столе – бесполезные. Он даже вилку держать не сможет, если его не вылечить! Всё как в