Сами с усами - Виктор Михайлович Бобылев

не только его голос, но и шаги, встречал, задыхаясь громким восторженным воркованьем, и уже до самого сна не отходил ни на шаг. Ужинать приходилось вместе с сыном, он и засыпал у отца на руках, причмокивая и посапывая. Костя очень дорожил этими приятными, сладкими минутами, когда сердце томилось, сочилось острой жалостью к клубочку собственной плоти.

А теперь вытянулся на перроне рядом с Верой бледнолицый парнишка, худощавый, губастый, большеротый, угластый, головой чуть ли не по грудь матери. Если что и осталось от того, прежнего сына Вовки, так это глаза; не выражение, а их огромность, которая, помнится, даже пугала некоторых: слишком уж по-чужому, как нарисованные, глядели они с симпатичного детского лица. Но хорошо помнил Костя, как радостно светлели глазищи Вовки при встрече с ним, отцом…

А теперь взглянул он на вышедшего из вагона с легкой ношей отца любопытно, но без радости. Когда Костя подошел к нему, протянул руки, хотел поднять и прижать к груди, мальчишка насупился, отвернулся и, отступив на шаг, замер, закостенел весь. Не прикасайтесь ко мне, — говорил весь его вид, — не прикасайтесь, иначе убегу. У Кости обиженно дрогнули краешки губ, смущенной, не очень уверенной ладонью едва он дотронулся до затылка сына, как тот сделал еще один шаг назад, затравленно взглянул по сторонам, вновь выказывая свое желание убежать.

Костя обнимал плачущую, размягшую Веру, поглаживал ее по вздрагивающей спине и, дыша в ухо застоялым махорочным запахом, с недоумением и обидой шептал:

— Что это с сыном-то приключилось, а, мать?

Вера молча, сквозь счастливые слезы, улыбаясь, прижимала голову Кости к своей щеке и со значением подмаргивала: все, мол, образуется, одумается парнишка, опомнится, привыкнет, сколько лет не виделись. Она легко подтолкнула Костю к Вовке, попросила вполголоса:

— Подойди еще раз, да поласковей, поласковей.

— Здравствуй, сынок! — сказал Костя, как ему показалось, очень весело, но сын сразу почувствовал в тоне отца трещинки, через которые сквозили наигранность, неуверенность и, пожалуй, злость, та самая, груз которой в неволе с годами становится все более невыносимым от обиды на недалекий — один-единственный шаг через колючую проволоку, — но такой недоступный мир, в котором люди свободны делать все, что им захочется. Там же, где был Костя, человек многого лишен, даже того, чтобы поплакать одному в тряпочку: кругом глаза, днем и ночью, от них нельзя, невозможно спрятаться хотя бы на минуту. И пусть в этих глазах нет злости, все равно… Володька, сын, конечно, не мог ничего этого знать, но сразу почувствовал детским своим сердцем неладное в душе человека, которого он знал только по фотографиям в материнском альбоме, а живого не помнил, совсем не помнил, как будто не было его в жизни…

— Здравствуй, Володя! — уже без особой радости повторил Костя, догадываясь о мешанине в сердце сына, но ни на минуту не оставляя строгой и, как казалось справедливой мысли: какого черта крутит мальчишка носом, ведь перед ним его родной отец. — Здравствуй! — с вызовом, нахмурившись, еще раз произнес Костя.

Сын молча глядел себе под ноги. Вера встрепенулась:

— Вовочка, родной, поздоровайся с папой, — заюлила она перед сыном. Ты почему не здороваешься с папой? Ой, как это некрасиво, как нехорошо!.. Скажи сейчас же: здравствуй, милый папочка!.. Ну?.. Разве тебя не учили, что надо здороваться? Ты же знаешь, что здороваются даже с незнакомыми дяденьками, а это твой папа… Ну!.. Кому говорят?

— Здравствуйте, — сквозь силу выдавил Володька, не отрывая глаз от своих спортивных тапочек. Мать вдохновенно подсказала:

— Здравствуй, папочка!.. Ну?..

— Перестань, Веруня, — ласково попросил Костя, поражаясь упорству сына. Оно, это упорство, начинало пугать, и всплыло на поверхность души то, о чем не хотелось думать: чувство собственной вины перед ребенком, но Костя тут же сбил этот размягчающий настрой ясной и прямой мыслью: какого пня пацану надо, когда перед ним собственный отец? Не чужой какой-нибудь дядька, а отец, отец… Отец — этим все сказано! А что было — прошло. Кто старое помянет… Однако вслух таким образом Костя выразиться не решился, упрекнул лишь сына: — Брось ты! Завыкал… Здорово, говорю, сынок!

— Здравствуйте, — было опять в ответ.

— …папа, — опять подсказала мать, но Вовка повторил свое, гнусавя и чуть не плача:

— Здравствуйте…

Вот такая получилась интересная встреча отца и сына.

Подошел рейсовый автобус, и они молча поднялись в салон по грязным ступенькам и также молча уселись на горячие от солнца старые дерматиновые сидения: Вовка — спереди, сразу за шоферской кабиной, Костя и Вера — через два ряда за ним.

— Ты гостинцев-то привез? — стеснительным шепотом спросила Вера, толкнув в бок задумавшегося Костю. Тот с трудом оторвал глаза от пронзительно знакомых картин природы, переспросил:

— Ты сказала что-то? Извини, — он кивнул в окно, — соскучился по родным местам. — За стеклами автобуса тянулись поля в налете весенней, молодой зелени. Сквозь легкий этот наряд лик земли казался суровым, строгим, жестким, но все на нем радовало глаз: синь и желтизна цветов по обочинам дороги, голосистые птичьи базары в перелесках, голубизна озер. Однако не эта красота ударила Костю: ни цветы, ни птицы, ни озера, — увидел он на поле трактор, старенький, маломощный тракторишко «Беларусь», и зашлось ретивое, даже руки зачесались, сел бы и… Нет, в тех местах пришлось Косте много поработать, прохлаждаться там не давали, но работать под постоянным надзором, присмотром — это одно, а вот так, на воле, без стражи — совсем другое дело. Сел за руль и шуруй, никто тебе, кроме собственной совести, не указчик. Костя беззвучно матюкнул того своего соседа, себя и заодно судьбу свою кособокую, поймал взглядом расстроенные глаза Веры, вспомнил:

— Ты что-то спрашивала, а?

— Спрашивала, спрашивала, — нараспев, с едва заметным укором протянула Вера, прижалась к плечу мужа и тихо, смущаясь, спросила: — Ты гостинцев-то Вове привез?

Костя поморщился, неопределенно повел плечами, сказал с намеком:

— До этого ли там? — и огорченно хлопнул ладонями по коленям. — Не до магазинов, Веруня, было.

Вера легко согласилась, что да, там не до магазинов, и эта ее сговорчивость, как ни странно, не успокоила, а огорчила Костю, потому что Вера знала: была по пути у него большая узловая станция, на которой, во время пересадки, он имел хорошую возможность купить подарки: и несколько часов свободных до поезда было, и деньги в кармане, и магазины на вокзальной площади были. Все под носом, да…

Хотя народ кругом незнакомый, постеснялся Костя своего вида: волосы короткие, ежиком, щеки ввалились, на мосластых скулах проступает нездоровая желтизна, а на голове торчит давно вышедшая из моды кепчонка-восьмиклинка с крохотным козыречком, — все это в сочетании с черной