Робеспьер - Эрве Лёверс

записки (сто восемьдесят шесть страниц), и ещё три в следующем году (восемьдесят одна страница). 6 февраля 1787 г. Робеспьер пишет своему другу Дюбуа де Фоссе: "За три месяца, которые остаются в моём распоряжении, я думаю, что у меня не будет ни времени, ни сил, чтобы пройти большой путь, который мне ещё предстоит сделать". Он отказывается.

Говоря о "бастардах" или "внебрачных детях", Робеспьер хочет напомнить об этих незаконных и покинутых детях, которые умирают чаще других, когда их отдают в семью кормилицы или помещают в больницы. Затронуть этот вопрос, пишет он, значит сделать шаг вперёд "в тесном ущелье между пользой для нравов и правами бастардов", улучшение их судьбы не должно поощрять распущенность. Для него решение состоит в воспитании нравов и в облегчении несчастий "внебрачных детей". Нужно содействовать добродетели, поощряя браки прислуги и, возможно, солдат, и накладывать взыскание на отцов, покидающих своё потомство. Адвокат не забывает и о детях; с помощью изменений закона, он предлагает облегчить узаконение внебрачных детей родителями, построить приюты для приёма таких детей, а также внедрить во Франции практику усыновления - немыслимую для большинства его современников.

Нужно ли вызывать в памяти личную историю Робеспьера, чтобы понять его заботу о покинутых детях, его сочувствие девушкам-матерям, его суровость к отцам, которые не выполняют свои обязанности? Это верно, что он был зачат до свадьбы, что он едва не стал бастардом, и что его отец потом покинул семейный очаг... Пусть так. Но, даже если он едва не стал внебрачным ребёнком, в итоге он им точно не был; и большая часть людей, писавших об этом вопросе в том же конце XVIII века, были бастардами не более, чем он. Более того, если его внимание к покинутым малышам изначально проистекало из собственной истории, то как не удивиться тому, что он никогда, действительно никогда, не брал слова в дебатах по этому вопросу в Учредительном собрании и в Конвенте? Таким образом, он, быть может, смог преодолеть свою первоначальную травму? Не будем пытаться залезть в чужие мысли и душу. Бесспорно, что адвокат любит бороться с "предрассудками", и что стыд и бесчестие, уготованные в жизни бастардам, один из них; ему нравится защищать невинность, и здесь, так же, как и в записке о позорных наказаниях, он считает, что ребёнок не должен расплачиваться за вину своих родителей. Безусловно, что отмеченный высокими моральными качествами адвокат не может без тревоги видеть, как из года в год увеличивается число брошенных детей. Несомненно, что он филантроп, обеспокоенный нищетой народа, и испытывающий, как он пишет, "властное чувство, которое влечёт чувствительного человека к страдающему человечеству". Остальное лишь предположения.

После весны 1786 г. Робеспьер продолжает свою академическую карьеру в Аррасе... В качестве председателя он отвечает за принятие новых избранных академиков, таких, как Луиза де Керальо, получившая почётное членство. На публичном заседании 18 апреля 1787 г. он радуется её избранию, выражает удовлетворение "смелостью, с которой академия возвысилась над грубым предрассудком", исключающим женщин из литературных обществ, и выступает за их более благородное объединение. Они могли бы в нём способствовать развитию литературы с помощью своего "сияния", так же, как и соперничеством, которое они могли бы возбудить в кружках отныне смешанных: "Откройте женщинам двери академий, - говорит он, - и в тот же момент вы изгоните из них небрежность и лень, которые были их бичом". Несколько лет спустя их пути пересекутся в Париже, где Луиза будет активисткой Братского общества патриотов обоих полов. 18 апреля 1787 г. Робеспьер приветствует ещё троих почётных членов: аптекаря Опуа, одновременно химика и поэта (будущего члена Конвента), "учёного и целителя" Луане де Ла Кудре (будущего депутата Учредительного собрания), а также агронома Дюмона де Курсе, работу и образ жизни которого Робеспьер восхваляет в до сих пор не изданной речи: "Он живёт в деревне, он совершенствует земледелие, делит свою жизнь между природой и музами; его полезные занятия - это постоянное служение человечеству".

Робеспьер регулярно посвящает несколько часов жизни своей академии; он присоединяется к Дюбуа де Фоссе в некоторых действиях, касающихся местных учреждений, участвует в обсуждении конкурсных наград, берёт слово на заседаниях и встречает там Лазара Карно, с которым он почти не общается... Академия - это место общественной жизни, размышлений и обмена мнениями, и, в то же время, не что иное, как трибуна, которая на виду у республики Писем. В академии публикуются и распространяются отчёты о проходящих в ней ежегодных открытых заседаниях, которые также приводятся в "Меркюр де Франс" и в "Л'эспри де журно" ("Духе газет"). Имя Робеспьера время от времени появляется там. Он литератор, он автор; часто всерьёз, иногда ради смеха...

"Он умеет петь, и смеяться, и пить"

В июне 1786 г. Робеспьер вступил в Розати. Не имея никакого отношения к франкмасонству, это литературное общество собирает своих участников в сельских окрестностях Арраса, чтобы пить, петь, писать и декламировать стихи. Это анакреонтическое общество, названием которого является анаграмма Артуа; в нём непринуждённо чествуют нежность весны, красоту роз, шампанское или сладкое розовое вино. Здесь можно встретить молодых аррасцев, таких, как Шарамон или Лангле, и многих академиков, среди которых друг Робеспьера Дюбуа де Фоссе и офицер Лазар Карно. В 1788 г. в аррасский коллеж приезжает работать преподаватель естественных наук, встречает Робеспьера и его друзей, но не присоединяется к обществу, вопреки распространённому утверждению; его зовут Жозеф Фуше.

В Розати Робеспьер обретает земной, телесный облик. Он вовсе не похож на того холодного и бесстрастного человека, которого некоторые биографы иногда описывали... "Он умел петь, и смеяться, и пить", - удовлетворённо замечает аббат Эрбе; он умел быть забавным и прекрасно владел искусством остроумия, свидетельствует Шарамон. Разумеется, адвокат и литератор никуда не исчезают. Именно благодаря тому, кто он, благодаря тому, что он сделал, он и примыкает к Розати. В своём любезном приветствии адвокат Ле Ге отдаёт должное "энергичному перу" мецского трактата, "голосу", который был поднят в пользу бастардов, и "тому, кто с первых шагов на адвокатском поприще, притягивал к себе взгляды своих соотечественников"; но он уточняет: "Нас радует, месье, что природа даровала людям гений, в качестве награды как за труды, на которые она их обрекает, так и за конфликты, к которым она их влечёт, дар