Teologica - Maxim Berns

на страницах книг.

Ты – тайный код в шипении помех,

Которого мой разум не постиг,

И сорванный листок календаря

С какой-то красной датой всех церквей.

Ты растворилась в свете фонаря,

А я не верил магии огней,

Не доверял решимости такси

Тебя украсть, колдуя красным фар.

Хоть крест грызи, взывая о «Спаси!» —

Отступникам неведом божий дар.

Сквозь сотни лет, средь ликов всех святых

Я странником уставшим разгляжу

Твой слог лица, и как последний стих

Я эпилогом в книгу запишу.

Теперь ты далеко. Плетешь другим

Свой мокрый шелк натянутой тоски —

Его узор как будто был моим

Узором длани, смыслами руки.

Теперь другим поешь ты имена

От первой «до» к неведомой восьмой,

Отлитая границами окна,

Сплетенная поэмой, как весной.

Теперь ты далеко. За чернь морей

Отправилась вымаливать приют

По пляске душ полуденных теней

В курильнях, где кальяны подают —

Как верную причину восхищать,

Как страшный повод быть самим собой,

И может быть еще не умирать,

Но жить за обреченною чертой.

Теперь ты далеко. Морочишь дрожь

В поэзиях совсем других мужчин,

Мой жалкий ямб совсем не признаешь

За объяснение бегства от причин.

Ты даже дальше, чем я раньше знал,

Ты и сама как будто уже даль —

Рождение жизни, как венец начал

И детских слов игрушечная сталь,

Терзавшая двенадцать лет. Иди,

И растворяйся – стань теплом свечей,

Будь серым небом Юга во плоти,

Убившим басом терции морей.

Что ж, будь. Я стану помнить, стану жить,

Но никогда уж не гореть тобой —

Я первый смог пропойцею пропить

Кальвадос глаз отравленной водой.

Сочи, 26.08.06 года

Чисто сердечное

Lee Kater

Как писать о тебе,

Когда буквы забились в комок,

Когда горечь —

Мой срок и тюремная тёртая ложка,

Когда ворон курка

Отмолил побледневший висок

Исповеданным черным.

Как будто дворовая кошка,

Также стынет октябрьским палец,

Ложась на курок,

И когда до Ничто

Остаётся чуть меньше Немножко.

Как шептать о тебе,

Как вменить отрешенным губам

Невменяемость санскрита людей,

Не привыкших к предлогам,

Когда эта дорога

Ведет неизбежно к следам,

И мощам Пятикнижия,

И упованию на Бога.

Слогом тлею в наречиях,

Прячусь кафиром28 в харáм,

Полагаясь на суры29 теперь

Непростительно много.

Как посметь твой эскиз

Предать краски забвению, и

Дописать неуверенно штрих

И упасть у мольберта.

Как посметь твои росчерки глаз —

Эти бездны твои

Заключить в душный холст,

Зализать в невесомость конверта,

И шептать голубям:

«Вопреки притяжению земли

Отыщите мой плен

За уральской тоской километра!»

На каком же наречии

Мне, осторожному, петь?

Где подслушать бы нот?

На каких поднебесных этапах

Высоту, как аккорд для того,

Кто не может терпеть,

Врезать в пальцы. До боли.

До крови. До белых халатов.

Как дышать мне, ответь,

Когда тают и сходят на медь

Золотые иконы,

Ассáрием30 падая на пол?

Да и вправе ли я

Все твои повторять имена,

Бормоча, что послушник

Во тьме, отпевальные письма

Здесь, на выселках слова,

Где суффиксы – злая шпана —

Жгут кострами глаголов

Сухих прилагательных листья.

Здесь своей темнотой

Разрываясь до самого дна

Я иду, чтоб воспеть тебя миру.

И тьмой обратиться.

Как пристало послушникам,

Я безнадежен и слеп,

Я оглох твоим голосом,

Я заколдован молчанием,

Так смешон своей песней,

Монашьим нарядом нелеп,

Но не может нелепым

Быть чистое сердце признания —

Преступление горящего сердца

Длинною в пять лет

Понесет в твоем лике пречистом

Свое наказанье.

Сочи, 17-22.10.07 года

Другая поэтика. Лицентия первая

Обладал колдовством беспросветным, и шёл

По закрытым дворам мимо спящих людей,

И идей свой квадрат – тонкий пух лебедей —

Нежной пряжей шагов незаметно он плёл.

И сплетались шаги в переменчивый ход

Осторожных вопросов к себе от себя.

Он набрался до чёртиков звуков и нот,

И жил музыкой слов в глубине января.

И был смел преднамеренным поводом «быть»,

И когда стыло небо холодной водой,

И когда перестало оно говорить,

И когда, оказалось, он тоже немой.

И тогда предлагал пограничный январь

Ему руку. Тогда намекал на родство —

Он вонзал свой металл в эту сонную тварь

И любил до безумия свое ремесло.

Сочи, 15.12.06 года

Другая поэтика. Лицентия вторая

Чтил великие земли армянских мужей,

Понимал араратский как будто родной,

И за синей горой воровал трех коней —

Простоту, Равнодушие и Упокой.

Игнорировал тучную психику дам,

В шароварах одежд их опухшую грусть,

Плел стихи городам, ел дырявый «Mаасдам».

Ну и пусть все проходит. Проходит – и пусть.

С докторами пил ром, говорил на другом

Их наречии, как просвещённый старик.

Исписал в крови лядвии синим пером

И стонал под ланцетом за острый язык.

Чёл великие тайны рецептов любви.

Сочи, 12.09.08 года

Наблюдая Уран

Lee Kater

Мне потерять тебя – верховный грех,

Так как любить всегда и счастие, и пытка.

Пусть я ползу по склонам гор улиткой,

По склонам дней. Невидимый для всех

Я признаю твою причисленность к богам

Моих небес. Небес без сожалений

И без упрёков. В согнутых коленях,

В скрещенных пальцах – я молюсь, и там,

Где голос мой плывет по образам,

Там расцветают вишни и омела —

Пусть будет путь твой бесконечно белым,

Пусть ты узнаешь по кривым следам

Молитв и слов – свой собственных приют

Тоски и нежности. Величия простого,

Где все, что было, происходит снова,

Но исключая боль. Пусть узнают

В твоих глазах меня. Пусть говорят,

Что ты напьешься счастья и смеешься,

Что знаешь и теперь не признаешься,

Где спрятан этот драгоценный клад.

Мне потерять тебя теперь нельзя —

Теряющие не находят дважды.

Испить тебя, как утолиться жаждой,

Любить тебя, свой крест благодаря.

Сочи, 20.01.10 года

Исход

Одной больной

Тебе был дан алтарь – и жертвуй, и гори,

Огнем нечетной жертвы пой огонь.

И не смотри назад, и жарева не тронь,

И бойся навечнать во плоть угли.

И проклятой волчиной сеять дрожь

В тех плачущих, чей образ не поймешь.

Тебе, церковной, тлен, как бегство от утех

Был выходом, готовленным судьбой.

Постель омелы – плен, и омут золотой

Кадильниц. Докури свой спелый смех,

Смотри и вой губами в образа,

Чье сретение не голос, а слеза.

В руках – больная дрожь и дождь, как все дожди

Чернилами размоет землю глаз,

И просочиться тушь, и тщетный твой намаз

Все медресé31 отвергнут. Жди-не жди.

Они признают что ты дикий зверь,

И проклянут во веки. Верь-не верь.

Сочи, июль 08 года

Мокрому Богу

Здравствуй, стихия пены,

Глохнущая от скуки!

Я напрягаю вены,

Я умываю руки

В слёз твоих тонких глыбах,

В ласковой сути бури —

Я превращаюсь в рыбу,

Гибну в твоей лазури.

Здравствуй, сказка из детства,

Первая правда преданий!

Стуком наивного сердца

В чистой волне сознания

Ты приручила мысли

На понимание абсурда

Важности лиц и чисел,

Памяти едкой пудры.

Здравствуй, печаль пропавших!

В бездне твоих превращений

Старыми так и не ставших

Смертью глубин и течений.

Ты отпевала юных

В церкви грома и неба

Ужасом песен бурунов32,

Исповедальней Эреба33

Здравствуй, ткань моих платьев —

Нежный шифон и кожа!

Над голубиным распятием

Мыслей моих осторожных,

В серых оскалах суши

Ты принимало и пело

Как безнадежны души,

Как безразлично тело.

Туапсе / Лазаревское, 29.12.05 года

из альбома «Ретроспектива» (2006 – 2016)

В смысле бреда

Если солнце станет дрянью,

Завалившейся в карманы,

И не сосчитаю ранью

Все песчинки Джинистана,

Если в колдовстве победы

Мне сгодится плесень чуда —

В виде кары, в смысле бреда

Забери меня отсюда.

Сочи, май 10 года

Этот вечер

Этот вечер – желтые свечи,

Оплавляет иконы вязов.

Я шагаю к нему навстречу,

Как старушка до храма, помазав

Свои пальцы причастием сладким

И виски измочив запоем —

Я играю с вечером в прятки,

Тенью прячусь в его покое.

Этот вечер в дыму – не тайна,

Этот ветер гонит туманы.

О чём думаю я, как ни странно,

Превращается в шрамы и раны,

Превращает мысли мой вечер

В кровь и боль, в избитое тело,

В то, что было когда-то беспечно

И влюбленностью перегорело,

А потом заразилось холерой,

И теперь извивается кожей.

Все болезни мои –