Иноходец - Михаил Соболев

Хотелось ещё рассказать любимой, как ездили они прошлой осенью с мамой на экскурсию по заброшенным усадьбам Ленинградской области. Как посетили Губаницы — есть такая деревня в Волосовском районе. В конце восьмидесятых там отреставрировали лютеранскую кирху. Дважды в месяц из Финляндии приезжает пастор и проводит богослужения. Дело было в воскресенье, проповедь закончилась, и прихожане закусывали. Прямо в храме — столовая, и после богослужения приглашают всех желающих присоединиться к трапезе. Ничего особенного — чай, кофе, бутерброды.

Все экскурсанты набросились тогда на дармовщинку, будто только что вырвались из блокадного Ленинграда. Бабушки–гипертонички — и те кофейком оскоромились.

На десерт пастор спел молитву на цыганском. В деревне полно цыган, и проповедник учит язык ромалэ, чтобы соответствовать. Свободолюбивых соплеменников Данко заманивают в кирху бутербродами.

В автобусе только и говорили о том, какие культурные эти иностранцы, как они по–доброму относятся к людям. Ах! Ах!..

Немного погодя проезжали деревню Большое Заречье, вернее, то, что от неё осталось. Деревня была спалена немцами дотла в сорок третьем, все сто восемьдесят дворов. Жителей, тех, кто не успел убежать, согнали в избу и сожгли заживо. Шестьдесят шесть человек, среди них — девятнадцать детей.

В завершении экскурсии осматривали усадьбу Демидовых на территории психиатрической больницы имени Кащенко. Там оккупанты расстреляли больных, а заодно — и медиков. Врачей, медсестёр, санитаров… Всех до единого.

У фашистов на пряжках ремней было написано «Бог с нами». Дед Иван привёз одну такую бляху — орёл держит в когтях свастику, а сверху надпись. Красиво написано, готическим шрифтом.

Саша специально покопался в Интернете. Оказывается, и в Первую Мировую на бляхах германцев была та же надпись. Только не орёл со свастикой, а корона. А ещё раньше — это был девиз шведского короля Густава. Похоже, их лютеранский Бог любит «пулять» в сторону Руси.

Повздыхали туристы, посокрушались, и уже через десять минут вновь вспомнили те бутерброды, заговорили о внимательности и гостеприимстве лютеран.

Образованная Сашина мама так ничего тогда и не поняла. А простой строгальщик Иван Енохов вмиг бы разобрался.

Много чего мог бы Саша поведать любимой. Но стеснялся он говорить громкие слова, наслушался на митингах и знал им цену. Да и чувствовал, не нужны были сейчас эти слова Светлане. Она сейчас была далеко, за тридевять земель, в тридесятом шведском королевстве, — кричи не докричишься!

— Кстати, спросил Саша, — а что у вас забыл этот лютеранин? Ну, который живёт на крыше…

— Карлсон? — рассмеялась Света.

— Он, родимый.

— Никак ты ревнуешь? Вау! Иноходец ревнует! Какое сегодня число? Надо записать.

Саша глядел в сторону.

— Триггве — внучатый племянник владельца фирмы, где работает папа. Знаешь, он такой прикольный. Ой, ты сейчас умрёшь, Енохов. Прикинь, на Триггве в школе упала классная доска. Представляешь, в шведской школе сорвалась со стены доска! В такое вообще трудно поверить. Но более того, упала она именно в тот момент, когда мимо проходил Триггве.

Света прыснула, заглядывала в Сашино лицо. В её глазах играли смешинки.

— Триггве очень осторожный человек. Когда видит на пути бродячую собаку, переходит на другую сторону дороги.

Света вдруг погрустнела.

Разве поймёшь этих девчонок — то они дуются, то веселятся. А пройдёт минута — и опять глаза на мокром месте.

Саша притворно зевнул.

— Богатый? — поинтересовался он.

— О! У Карлсонов — семнадцать процентов акций компании и три дома в Стокгольме. Триггве у родителей один.

Девушка быстро взглянула на Сашу. Он повернулся к Свете и растерялся — та вдруг стала удивительно похожей на свою маму, Аллу Иосифовну.

— Саня, папа сказал: «Положишь на мой стол диплом магистра, выходи замуж за кого хочешь, хоть за своего солдафона».

Светка, наконец–то, произнесла «Саня».

Он прекрасно знал, какие слова ждёт от него сейчас любимая. Девочки растут быстро, пришла пора и Пташке вить гнездо. Всего лишь и надо сейчас ей сказать: я завтра же попрошу Филиппа Сергеевича пристроить меня на хорошее место и в торговый ВУЗ поступлю. Скорее возвращайся, я буду ждать. И больше не придётся мучиться с выбором. Потерпеть, привыкнуть, стать таким, как все… А если не будет мочи терпеть, выпить водки, как делает отец. И опять терпеть.

— Ты уже всё сама решила, Пташечка. Езжай, учись… Только Выборг не отдавайте лютеранам, пожалуйста. Нарву с Полтавой уже профукали. Или что они там просят, шведы, Кемску волость?

Светлана глубоко вздохнула.

Они подошли к продуктовому магазину. Рядом с водосточной трубой сидел крошечный котёнок и беззвучно открывал алый ротик, мяукать у него, видимо, сил уже не было.

Саша остановился:

— Свет, поинтересуйся у Карлсона, правда ли, что у них мужчины писают сидя? Мне интересно…

— Дурак ты, Енохов, — Светлана отвернулась.

— Чем богаты… — пожал плечами Саша.

— Будешь мир спасать, Енохов? А я, значит, ждать должна? Сколько ждать надо, пять лет, десять, двадцать? Ты скажи, я подожду…

— Подожди для начала три минуты…

— Енохов.

— Я сейчас, — крикнул он на бегу.

— Енохов!

Когда через минуту он вышел из магазина с пакетиком в руках, Светы на месте не было.

Котёнок, грозно урча, набросился на сосиску.

Саша бросил взгляд на пустую пронизанную светом аллею парка. Солнце слепило глаза, но ему почудилось, что в самом конце дорожки мелькнула одинокая фигурка любимой.

Когда котёнок насытился и стал умываться, Саша взял на руки невесомый мурлыкающий комочек и прижал к повреждённой стороне лица. Боль потихоньку уходила.

Не в силах сидеть в четырёх стенах, Саша спустился в метро, доехал до Гостиного Двора, вышел к Неве, пересёк пешком Дворцовый мост. Ещё месяц назад они с одноклассниками здесь гуляли после выпускного вечера. Светка тогда была такая красивая и совсем взрослая — она впервые уложила волосы в салоне красоты и всё боялась, что ветер растреплет причёску. Здесь, в Гавани, рос и мечтал о дальних морских походах его покойный дед. Здесь, на Седьмой линии Саша встретил пикет ребят из «Другой России». Они стояли со строгими лицами у знамени Новороссии. Со страницы партийной газеты топорщил усы несгибаемый дед Лимон.

Саша остановился. Что это? Неужели и сюда добрались лютеране? Нет, это, вроде бы, мормоны. Впрочем, хрен редьки не слаще.

На стволе единорога сидели два гогочущих американских молокососа — пиндосов сразу узнаёшь по развязности, ни с кем не перепутаешь — с банками «Кока — Колы» в руках. Некрасивая рыжая девушка в растянутой майке их фотографировала.

Слева, в глубине черепа, запульсировала боль, гулко, настойчиво. Стараясь унять дрожь в руках, Саша брезгливо, двумя пальцами, взялся за ворот футболки тинейджера и, стащив его на землю, что есть силы поддал ногой по обтянутому шортами заду. Второй подросток сам соскользнул с памятника, будто тот вдруг стал горячим, в лице парня не было кровинки. Девушка что–то возмущённо залопотала по–английски, но, встретившись взглядом с Сашей, поперхнулась, подхватила камеру и помчалась вслед за ребятами, выкидывая полные ноги в стороны. Отбежав на безопасное расстояние, янки остановились, закричали возмущённо, замахали руками.

— Я вот вам сейчас «пофакаю», — пригрозил Саша.

Он поднял с брусчатки жестяную банку и аккуратно бросил в урну… На душе было мерзко, «похано», как сказал тот отзывчивый донбасский беженец.

Возвращался Саша той же дорогой, на метро. Вот в этом цветочном киоске он месяц назад купил маме на последние деньги белые гвоздики. За прилавком — та самая продавщица–узбечка. Как же это было давно. Тогда казалось, что впереди ждёт счастье. Военно–морская академия. Света в длинном белом платье и фате — невеста, жена. Дальний поход. Возвращение. Ракетоносец — на кронштадтском рейде. Ветер рвёт ленточки с бескозырок выстроившихся на шканцах матросов. На корме перечёркнутый косым крестом полощется Андреевский флаг. Саша в чёрной шинели до пят, фуражке с «крабом», капитан–лейтенантскими погонами на плечах и кортиком у пояса замер по команде смирно. В толпе встречающих машет платком Светлана. За её юбку держатся дети — сын Иван Енохов, он постарше, и девочка Светланка, она ещё совсем маленькая. Рядом с ними — мама, она вытирает платочком предательскую слезинку. Смеётся, мол, это ветер виноват. А чуть в стороне — трезвый посвежевший отец. Он украдкой бросает взгляд на невестку, внуков и незаметно для них показывает Саше большой палец.

Флотский духовой оркестр играет «Встречный марш».

Домой Саша вернулся совершенно обессиленный. Его никто не встретил. Енох последнее время хворал и не выходил из своего угла. А что же Гала? Она всегда выбегала навстречу вприпрыжку, едва хлопала входная дверь. Саша заглянул в гостиную. Работал телевизор. Тётя Ксана судорожно прижимала к себе притихшую у неё на коленях внучку. На экране президент Украины, брызгая слюной, обещал согражданам: