Царства смерти - Кристофер Руоккио

уединенных дум и обучения, максимально приближенными к абстрактному домену формы и теории. Но Гибсон покинул атенеум, а значит, вполне мог отправить письмо на Несс. Неужели его перехватили люди Венанциана?

– Какое письмо? – повторил я вопрос, в недоумении качая головой.

– Не важно, – едва слышно прошептал Гибсон. – Ты здесь.

Действительно, не важно. Не сдержавшись, я наклонился и обнял старика, как сын – отца:

– Я здесь.

Глава 50. Память и история

Прошло два дня, прежде чем Гибсон полностью пришел в себя. Для старика фуга оказалась тяжелым испытанием. Когда Валка удостоверилась, что его состояние стабильно, я отнес его вниз по склону в старый лагерь, всю дорогу стискивая зубы от боли в плече. Мы решили не возвращаться в Раху, чтобы не отвозить Гибсона слишком далеко от медицинского модуля, на случай если ему вдруг станет хуже, а поселились в одном из модулей, где прежде жили офицеры.

Старые лампы еще работали, но Гино с Имрой понадобился почти целый день, чтобы заставить работать водопровод и канализацию. Валка помогала им. Гибсон все время что-то бормотал, то засыпая, то просыпаясь вновь. Он произносил отрывки фраз на схоластическом английском, время от времени звал то меня, то неизвестного мне Ливия, то сестру Карину, которая заботилась о нем в гроте архивариусов под Великой библиотекой. Пару раз он даже позвал моего отца. Это меня расстроило. Гибсон был учителем моего отца, когда тот был юн, и наставлял его во время Оринского восстания и нападения на Линон. Я не любил об этом вспоминать. Мне не хотелось думать, что у нас с отцом было так много общего.

Как же Гибсон состарился! Я ухаживал за ним, пока он набирался сил, и постоянно разглядывал его лицо, такое близкое и родное. Его кожа была как мятый, покрытый пятнами пергамент, и уже невозможно было представить, каким он был в молодости. После перерождения он как будто скукожился и напоминал куклу из бумажной кожи и деревянных костей, накрытую одеялами. Пусть мое плечо и напомнило о себе, пока я нес Гибсона с плато, тяжелым он не был.

– Ты не спал? – таковы были его первые внятные слова за несколько дней, первые, произнесенные с четким ощущением моего присутствия.

На самом деле я спал – или, по крайней мере, дремал, в чем не было никакой разницы.

– Можно сказать, в последнее время я вообще не сплю, – ответил я с улыбкой.

– Понятно. Есть вещи, которые никогда не меняются, – ответил схоласт. – Вот и ты, как всегда, мелодраматичен.

– Теперь у меня достаточно поводов для этого.

Гибсон повернул голову к окну. Я не знал, как далеко он может видеть, но мы выбрали для него комнату над заливом.

– Какой сейчас год? – спросил старик после минутного дружелюбного молчания.

– Семнадцать тысяч восемьдесят девятый, – ответил я.

– Почти пятьсот лет, – слабо наклонил голову схоласт. – Мимолетное время, прости нас… – Его слабовидящий взгляд скользнул по круглой оконной раме. – Вот уж не думал, что столько протяну. Что еще поживу в столь далекие времена… но, кажется, план сработал, – улыбнулся он мне. – Мы снова увиделись.

– Но как? – спросил я, наклоняясь к старику.

– Полагаю, твоя подруга Сиран уже умерла, – ушел от прямого ответа Гибсон.

– Да, – ответил я. – За тобой присматривала ее праправнучка. – Не сдержав улыбки, я добавил: – Они превратили этот остров в настоящий мемориал. Тебе стоит взглянуть.

Старик улыбнулся в ответ, но старая привычка взяла свое, и он быстро согнал улыбку и прикрыл глаза от бледного солнечного света в большом окне.

– Праправнучка, – не открывая глаз, проговорил Гибсон. – Земля и император, как же мало они живут.

– Скажи, – мне не терпелось узнать ответ на мучивший меня вопрос, – как ты все это провернул? Как тебя выпустили из атенеума? Откуда взялись деньги на медицинский модуль?

Гибсон открыл серые глаза и отвернулся от света. Он долго смотрел на меня с серьезным беспокойством.

– Что с тобой случилось? – спросил он, разглядев наконец шрамы у меня на лице и седые пряди в волосах. – Твое лицо…

– Потом расскажу, – перебил я.

Разговоры о Дхаран-Туне, Эуэ и Царе-Пророке могли омрачить радость новой встречи.

– Валке тоже не терпится с тобой побеседовать. Она здесь… но все это потом! Прошу, расскажи, как тебе все это удалось?

– Нелегко, – ответил Гибсон после паузы. – Твоя подруга Сиран несколько лет упрашивала университет прислать архивариуса.

Это была какая-то бессмыслица.

– Университеты ведь не приставляют схоластов к крестьянским олдерменам.

– Верно… – согласился Гибсон и попытался приподняться.

Я наклонился, чтобы помочь, поправил подушки у него под головой и плечами.

– …но они ведут учет местного населения. У каждых островитян – севрастийцев, раханцев и так далее – свой уникальный диалект и своя культура. Сиран с мужем решили записать местный фольклор. Я уговорил примата поручить эту работу мне. – Он снова сдержанно улыбнулся. – Таков был мой план. Когда установили медику и я лег спать, Сиран известила университет о моей… смерти.

По запинке я понял, что разговоры о собственной смерти были не по душе моему старому учителю.

– И за тобой никого не прислали? – удивленно спросил я.

– Сиран отправила им урну с прахом. По крайней мере, я так думаю. Обитателям Ээи нечего делать так далеко на юге. Здесь одни рыбацкие деревни.

– Но откуда взялась медика? – Я продолжал недоуменно качать головой. – Ясли для фуги?

– Адриан, я не всегда был схоластом. – Гибсон грустно улыбнулся, и никакие схоластические тренировки не смогли подавить эту грусть. – Когда ты улетел, я знал… знал, что однажды ты вернешься. Называй это схоластическим вычислением, старческой интуицией, как угодно. – Он приподнял плечи, но руки оставил под одеялом. – Мне не хотелось бросать тебя одного.

Мои плечи дрогнули, и я согнулся, не в силах ничего сказать и дать волю обуревающим меня чувствам. Я даже не мог дать им определение, а потому не мог стоически прогнать их. Впрочем, несмотря на мое образование, на все известные мне афоризмы, дыхательную гимнастику и античную литературу, стоик из меня всегда был никудышный.

– Адриан? – Гибсон выпрямился, протянул узловатую руку и взял меня за колено. – Мальчик мой, что с тобой?

Я взял его за руку тремя пальцами, что само по себе стало ответом. Зло отняло часть меня, и эта часть навсегда осталась с Сириани Дораяикой.

– Ничего хорошего, – честно ответил я.

Я не знал, буду ли когда-нибудь вновь чувствовать себя хорошо. Тогда я не стал сразу рассказывать обо всем, но сделал это через несколько дней. В тот день мне было достаточно быть с ним рядом и знать, что