Народная Русь - Аполлон Коринфский

Вернулся в Киев богатырь, положил свой ярлык перед Красным-Солнышком, а сам принялся речь вести про все виденное. Но и тут не взял угомон задорного Чурилу: вызывает он Дюка Степановича биться с ним о новый велик-заклад: «скакать на добрых коней за матушку Почай-реку и назад на добрых конях отскакивать». И вот — «ударились они о своих о буйных головах: который из их не перескочит, так у того молодца голова срубить». Осрамился перед Степановичем Пленкович. И уже выдернул Дюк саблю, хотел рубить щеголю-нахальщику голову, да вступились князь со княгинею: «Удалый, дородний добрый молодец! Не руби ты Чурилу буйной головы, да спусти ты Чурила на свою волю!» Внял просьбе заезжий богатырь, — «пинал» он своего соперника, «правой ногой», а сам — Дюк — приговаривает: «Ай де ты Чурило сухоногие, да поди щапи с девками да с бабами, а не с нами, с добрыми молодцами!» Князю с княгинею от Степановича низкий поклон; прощается боярский сын с ласковыми хозяевами Киева, ведет прощальное словцо и к киевлянам: «Да простите вы, бояра все киевски, все мужики огородники! Да вспоминайте вы Дюка веки на веки!» С тем словом и уехал он «во свой Галич-град, ко своей-то родимой сударыни, да стал жить-быть, век коротати», — кончается былинный сказ, посвященный прославлению богатства зарубежного. Диву давались киевляне — «мужики-огородники», — на Дюково богатство глядючи; но не перещапить бы и ему того, чем богатым слыл с незапамятной поры народ русский, не гонящийся за шелками-бархатами, каменьями-«яфонтами», а крепкий-сильный своею нерушимой связью с Матерью-Сырой-Землею. Счастлив Дюк, что пришлось ему вступить в состязание с Чурилой — бабьим перелестником. А что сталось бы, если б судьба поставила его грудь с грудью с Микулой Селяниновичем, до сих пор крестьянствующим на Святой Руси — в лице поздних потомков своих правнуков, все богатство которых составляют хлеб насущный, конь-пахарь да полоса-полосынька!.. Того и гляди, в сравнении с этим вековечным богатством народа-пахаря свелось бы на бедность хваленое богачество.

Калики перехожие, убогие певцы, сказатели духовных стихов, еще и в наши дни попадающиеся на Святой Руси, являются ярким воплощением взгляда русского народа на взысканную Богом бедность. С именем Христовым да умилительными песнями-сказаниями о Нем и святых Его проходят они из конца в конец весь неоглядный простор светлорусский — эти желанные гости сельских праздников и базаров, соперничающие в образе жизни с птицами, не сеющими, не жнущими и не собирающими в житницы, но питаемыми Отцом Небесным. В сказаниях стиховных о Вознесении Господнем, о которых своевременно велась уже речь на страницах настоящей книги, подробно повествуется о том — с каких пор появились на белом Божием свете калики перехожие. «Уж ты, Истинный Христос, Царь Небесный! Чем мы будем, бедные, питаться? Чем мы будем, бедные, одеваться, обуваться?» — расплакалась нищая братия — как вознесся Христос на небеса. Услышал Сын Божий плач убогаго люда. «Не плачьте вы, бедные-убогие! Дам я вам гору да золотую, дам я вам реку да медвяную: будете вы сыты и пьяны, будете обуты и одеты!» — был им глас с небеси. «Не давай ты им горы да золотыя, не давай ты им реки медвяныя: сильные-богатые отнимут; много тут будет убийства, тут много будет кровопролитья. Ты дай им свое святое имя: тебя будут поминати, тебя будут величати, — будут они сыты и пьяны, будут обуты и одеты!» — возразил Истинному Христу Иван Богослов, и даровал Царь Небесный нищей братии на прокормление вековечный дар — Свое святое имя.

Древнерусское былинное слово сохранило предание о сорока каликах со каликою, разгуливающих в стародавнюю пору по Земле Русской и не только питавшихся по завету Ивана Богослова, именем Распятого Учителя жизни, но и совершавших дела богатырские. Сказатели былин называют даже атамана этих калик-богатырей, величают его то Касьяном Михаиловичем, то молодым Михайлушкой Касьяновым. В Петрозаводском уезде Олонецкой губернии подслушана-записана Рыбниковым такая побывальщина о каликах богатырского склада: «Ходили калики перехожие из орды в орду, сорок калик со каликою. Лапотики на ножиках у них были шелковые, под-сумочки сшиты черна бархата, во руках были клюки кости рыбьея, на головушках были шляпки земли греческой. Приходили они во хоробру Литву, ко тому королю литовскому на широкий двор, становились под косявчето окошечко, и попросили они милостины: — Ай же ты, король литовский! Сотворит-ко нам милостину, каликам перехожиим. Не рублямы мы берем и не полтинамы, берем-то мы целыми тысячмы! — От их от покриков богатырскиих оконницы в теремах порассыпались, маковки во теремах покривились. Король вводил их во палаты белокаменны, кормил он их ествушкой сахарнею, и поил их питьицем медвяныим, и дарил им дары драгоценные. Говорил король таковы слова: Не калики есте перехожи, есть вы русские могучие богатыри!» Как эти калики, так и заходившие в Киев-град под предводительством приглянувшегося княгине Апраксин Касьяна Михайловича, — являются исключительным явлением в памятниках русской простонародной словесности. Но еще и теперь можно услышать, по пути на богомолье, тягучий напев их убогих собратий, бродящих целыми ватагами: «Отцы наши, наши батюшки, дай вам Господи доброе здоровье! Да несет вас Бог до Сергия-Троицы!», или «Господе Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! Кормилицы наши батюшки, милосливыя матушки, сотворите святую милостыньку Христа-ради!» и т. д. В собрании народных песен Киреевского есть такой благодарственный стих нищих-убогих, калик перехожих: «Аи вы нутетка, ребята, за царей Богу молити, за весь мир православный, кто нас поит и кормит, обувает, одевает, темной ночи сохраняет! Сохрани его Господь Бог от лихого человека, от напраснаго от слова, сохрани Господь, помилуй! Что он молит и просит, то создай ему, Господи! Сохрани и помилуй при пути, при дороге, при темной при ночи, от бегучаго от зверя, от ползучаго от змея! Закрой его, Господь Бог, своею пеленою от летучаго от змея, при пути его, при дороге, сохрани его Господь Бог!»

Странническая-скитальческая жизнь бездомного убогого люда, питающегося и одевающегося одним именем Христовым, вызвала из сокровенных глубин стихийной народной души ряд живучих ярких образов, слившихся-объединившихся с понятием о нищенстве — как подвиге. Эти образы, увековеченные народной памятью в песенных сказаниях, являются для хранителей-носителей последних живым примером подвижничества во славу Божию. Великий в своем смирении Алексей — человек Божий, променявший престол на пустыню Иоасаф-царевич, проданный братьями на чужбину Иосиф Прекрасный и наособицу любезный нищенствующему люду Лазарь-убогий, все это — живые образы, говорящие убедительным языком возревновавшей о Боге, взыскующей града вышнего, да и всякой бедствующей-страждущей в этом мире душе. В них явственно слышится убогому люду отзвук небесных обетовании, запечатленных в Божественном Писании; они — эти сжившиеся с народным сердцем образы — являются в представлении народа тем узким местом, по которому можно пройти над туманной бездною греховного мира в светлые чертоги царства небесного. «Блажен, кто может вместить в свою жизнь подражание им!» — мыслит мятущийся дух темного люда, и вот до сих пор выискивают в народной Руси искренние подражатели прославленных подвижников, покидающие дом свой, раздающие имущество и возлагающие на рамена свои бремя убогой-нищенской жизни — во имя Того, Кто две тысячи лет назад сказал, что «легче верблюду пройти в игольныя уши, чем богатому наследовать царствие небесное!»

Не один десяток разнопевов стиха о Лазаре-убогом ходит по селам-деревням русским, — каждый калика перехожий поет-тянет своего «Лазаря»: до того пришлась по сердцу убогому люду эта евангельская притча, устами народа-сказателя повествующая том, как жили на свете два брата — два Лазаря («один братец — богатый Лазарь, а другой братец — убогий Лазарь»). Наиболее полный и в то же самое время наиболее близкий к своему первоисточнику разносказов этого трогательно-умилительного повествования записан в великорусском гнезде сказаний — новогородско-олонецкой округе. «Жил себе на земле славен-богат, пил-ел богатый — сахар воскушал, дороги одежды богато надевал…» — ведется в нем речь о земной жизни первого Лазаря. «По двору богатый похаживает, за ним выходила свышняя раба, в руцех выносила мед и вино. — Испей, мой богатый, зелена вина; закушай, богатый, сладкие меды!» Вот богатый брат однажды вышел за ворота своего дома, видит — лежит перед ними бедный брат его: «лежит убогий во Божьем труду, во Божьем труду, сам весь во гною». Отвернулся богач, чтобы пройти мимо, не видя убожества бедного; но подал бедный Лазарь голос, остановивший богача: «Ой ты, мой братец, славен-богат! Сошли, Христа ради хошь, милостыню, — хлеба-соли, чем душу питать; про имене Христово напой, накорми! Христос тебе заплатит, Сам Бог со небес на мою на проторь на нищенскую!» Но того, кто очерствел в довольстве своем, не разжалобить такими просьбами-мольбами, не заманить подобными обещаниями заманчивыми. «Лежишь ты, убогий, во Божьем труду, во Божьем труду, сам весь в гною», — отозвался богатый Лазарь: «Ой, осмердил ты меня, как лютый пес! Что ты мне за братец? Что ты мне за родной? Этих у меня братьев в роду не было! Есть у меня братья, каков я и сам, каков я и сам — князья-бояра; много у братьев именья-житья, хлеба и соли, золота и серебра! А твои-то братья два пса-кобеля: по подстолью они похаживают!» Ответ убогого Лазаря на эти злые, подсказанные лихой гордынею слова весь проникнут народным духом, отразившимся в зеркальной глубине сердца, свыкшегося с нуждой-бедностью сына земли-кормилицы, — духом, знакомым пытливым народоведам по старинным песням-былям. «Потому я тебе братец, потому — родной, что единая матушка нас породила, что един сударь-батюшка вспоил, вскормил, не единою долею он нас наделил: большому-то брату богатства тьма, меньшому-то брату — убожество и рай!» Не смутили эти слова богача, — плюнул он, повернулся и пошел в свои палаты. Вслед за этим перед слушателями сказания, — картина пира в богачевых палатах. Были на пиру, пили-ели друзья-братья; похаживали по подстолью богачевы псы, подбирали со стола падавшие со стола крохи; но не съедали они их, а приносили к убогому Лазарю. «Владыка со небес ему сам душу питал, а псы ему раны зализывали.» Горечью нестерпимою отозвалось в душе убогого милосердие псов; встал со своего гноища, вышел он в поле, воскликнул громким голосом: «О, Господи, Господи, Спас милостливый! Услыши, Господь Бог, молитву мою неправедную! Сошли ты мне, Господи, грозных ангелов, грозных и несмирных и немилостливых! Чтоб вынули душеньку сквозь ребер копье, положили б душеньку да на борону, понесли бы душеньку в огонь во смолу! И так моя душенька намаялася, по белому свету находилася! Как живучи здесь на вольном свету, мне нечем, убогому, в рай превзойти, нечем в убожестве душу спасти!» Дошла до престола Господня слезная молитва Лазаря убогого, — послал Он с небес по Лазареву душу ангелов, но только не таких, о каких просил убогий, а «тихих, все милостливых». Подступили посланцы Божий к брату богача: «вынимали душеньку честно и хвально, честно и хвально в сахарны уста; да приняли душу на пелену, да вознесли же душу на небеса, да отдали душу Богу в рай, к святому Аврамию праведному». Приводятся вслед за этим и слова ангельские, с которыми была отнесена душа убогого в лоно праведных: