История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

— люди низшего разряда, нам нельзя заходить в их жилища как равным, несмотря даже на то, что я являюсь отцом одного из их круга.

Итак, дело не устроилось. Федьку я беспокоить этим больше не считал возможным, но и сам не знал, как можно было бы устроить куда-нибудь Ольгу: ведь не пойдешь же в каждый дом спрашивать, не нужна ли уборщица. Мне важно было устроить где-нибудь ее, сам-то я мог пока остаться жить у Федьки и работать у них на подстанции. Я все еще не терял надежды, что мне удастся устроиться так, чтобы иметь возможность достать к себе Леонида.

Походили мы с Ольгой по Ярославлю, провел я ее из конца в конец по тамошней красивой набережной, полюбовались на Волгу и… решили, что другого выхода нет, как ехать ей в Архангельск. Если только Рыбина там, то, несомненно, она сумеет воткнуть ее куда-нибудь уборщицей, ведь она же член партии, краевой работник.

Багаж у нас еще лежал на станции. Мы пошли, получили его и, как в Вологде, опять стали сортировать: что — ей, что — мне. Ольга совершенно ничего не могла делать, она как будто обеспамятела, двигалась, как автомат. И если она не ревела, то только потому, что знала, что я вспылю, заругаюсь.

Наконец мы закончили сортировку. Ее багаж сдали к отправлению, мой принесли на квартиру к Федьке, на городской станции взяли билеты. На другой день я повел их на поезд. Когда пришло время садиться, она уж больше не могла выдержать, залилась слезами, от рыданий не могла выговорить ни слова. Весь в слезах сидел и Толька.

Когда перед самым отходом я стал с ними прощаться, Толька сквозь слезы спросил: «Папа, ты к нам приедешь?» Я знал, что и Ольга приходила в отчаяние именно от мысли, что мы расстаемся навсегда, что я больше к ней не приеду и ее к себе не позову.

Я не мог не ценить ее ко мне привязанности, но мне хотелось во что бы то ни стало быть с Леонидом вместе. Про нее же я думал, что если она сносно устроится в Архангельске, то постепенно перестанет тосковать обо мне. Но пока решил не отнимать у нее надежды на то, что мы будем еще жить вместе. Если с женой нам сойтись уже будет невозможно, то через два-три года, когда Леонид будет уже почти взрослым, и не будет нуждаться ни во мне, ни в матери, когда мы можем даже стать ему помехой, как теперь Федьке, можно будет снова сойтись с Ольгой, чтобы доживать остаток жизни.

Я дал ей с собой несколько открыток с написанным адресом и велел по приезде в Архангельск сразу же написать, как доехали, в следующей сообщить, как разыщет Рыбину, и потом, как устроится на работу. Но известий от нее не было чуть ли не две недели, хотя, если бы она отправила открытку сразу по приезде, я мог бы получить ее на третий день. Сколько я пережил тревоги за это время, чего только не передумал! Что, думаю, если у нее ночью все утащили, даже и мои открытки? Без них она не знала моего адреса и не могла уведомить меня. А если у них украли и билеты, то их могут высадить где-нибудь в пути, а они без документов и без денег. Или вышла, может быть, за кипятком и отстала от поезда, а Толька там, в вагоне, не будет знать, что ему делать и будет отчаянно реветь.

Но вот, наконец, получаю одну из своих открыток, в которой она пишет, что Рыбину разыскала и уже устроилась на работу в Коопинсоюз[507]. У меня как камень от сердца отвалил.

Проводив Ольгу и Тольку, я на другой же день пошел на разведку насчет работы. В одном из объявлений резино-азбестового комбината (короче — РАК)[508] я прочитал, что требуются рабочие к станкам с предварительным прохождением трехмесячных курсов. Черт возьми, думаю, да это же наиподходящий случай стать до некоторой степени квалифицированным рабочим! На другой день являюсь в контору найма. Там, спросив, имею ли я квартиру, мне сказали: «А зачем тебе курсы? Если есть смекалка, то ты можешь сразу идти к станку и в процессе работы обучишься». Ну что ж, к станку так к станку. Мы, говорят, направим тебя на подошвенный завод. В комбинат входило 6 или 7 заводов[509], но я не знал характера работы ни на одном из них, поэтому мне было все равно, на какой меня направят.

Когда я предстал перед начальником кадров подошвенного завода Ивановой, она сказала: «Мы зачислим тебя на подъемник». Ну что ж, думаю, очевидно, это тоже какой то станок. «Ладно, зачисляйте».

Пройдя все стадии и получив пропуск и справку, что моя смена завтра с 7 утра, я, ликующий, шагал на квартиру: «Вот я и рабочий. Поработаю, а там, глядишь, и квартиру дадут, вон у РАКа сколько домов-то строится». Дома я поделился своей радостью с сыном и сношенькой. Федька радость мою разделил, а Зинушка так себе, по-чужому, ни то, ни се, и мне при ней говорить о своих мечтах не захотелось.

На другой день, встав пораньше, я отправился на работу. Там мне выдали комбинезон и отвели шкафчик, в котором я должен был, приходя на работу, оставлять свою чистую одежду, а уходя, грязную и комбинезон. Такие шкафчики были на каждого рабочего.

Ну, вот, привели меня к месту работы, и тут я узнал, что это за «подъемник». Это был лифт, при помощи которого материалы поднимали на второй этаж. Одни рабочие внизу его нагружали, другие вверху разгружали. Мне место было отведено внизу. Нас было тут человек 5–6. Все мои будущие коллеги были покрыты толстым слоем сажи: в числе других материалов шла в большом количестве сажа в мешках, вырабатывавшаяся на специальном сажевом заводе этого же комбината. Вот на какой «станок» я попал! Работа сама по себе не тяжела, мешки были небольшие, но сажа проникала всюду, даже в головки сапог: когда после работы я разулся, то ступни мои оказались черными, как сама сажа.