История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

старухой без молока жить не могут. И в самом деле, он то и дело пил соду, должно быть, с желудком было неладно. На Украине он помер. В общем, к концу лета все 10 или 12 семей вернулись обратно едва не голыми. Об этом те писали из Леденгска, когда я уже уехал оттуда.

Итак, план переселения на Украину сорвался, и у меня опять не стало никакой перспективы. А между тем с наступлением лета портновской работы опять не стало, и, вообще, не было чем заняться, чтобы обеспечивать существование, хотя бы и полуголодное. Чтобы уехать, тоже не было средств. Да и опять-таки, куда ехать? Я знал, что в городе где бы то ни было без знакомых зацепиться невозможно, особенно в отношении квартиры.

Но вот я получил письмо от Федьки, в котором он писал: ввиду того, что Леонид нынче кончает семилетку, ему бы надо перебраться для продолжения учебы в город, а поэтому не лучше ли и тебе перебраться в город, чтобы подготовить для Леонида условия.

Черт возьми, думаю, да это же моя давнишняя мечта! Раньше Федька, хотя и был в курсе моего безвыходного положения, не писал о том, чтобы я ехал в город, а если теперь написал, то значит, есть какие-то виды на возможность устроиться там. Решено — еду. Нужно скорей продать избенку и заготовленный лес, 80 бревен. Продал, можно сказать, силком навалил слесарю льнозавода Бересневу, получил за все 230 рублей, нашел, хотя и с большим трудом, попутную подводу до Шарьи за 60 рублей — увезти багаж и Тольку, а сами с Ольгой пешком.

Сначала поехал в Вологду с целью устроить Ольгу где-нибудь там. Втайне от нее я имел план устроиться с нею врозь, так как, во-первых, к Федьке я ехать с нею, естественно, не хотел, во-вторых, я считал, что и для Леонида будет лучше, если ее не будет со мной. Да и для нее, мне казалось, будет лучше со мной расстаться, хотя бы уже потому, что я старик[499]. Я надеялся, что, пожив врозь со мною, она убедится, что нет ничего заманчивого в нашей совместной жизни. Тем более что последнее время я был груб с нею. А может быть, даже найдет себе другого спутника жизни? Если им будет мешать Толька, можно будет его у нее забрать, и кто знает, может, будет не исключена возможность мне сойтись снова со своей старушкой, чтобы доживать остаток жизни вместе, как старым друзьям.

Это были мои тайные планы. А Ольге я говорил, что ты, мол, пока поживешь с Толькой, где удастся устроиться, а я поеду сначала в Ярославль, повидаюсь с сыном, а потом постараюсь устроиться в Ярославле или каком другом городе на подходящее и устойчивое место. Может, мол, для этого придется потратить и не один месяц, но это не беда: если ты будешь на месте, то как-нибудь вы это время с Толькой перебьетесь. Не знаю, верила ли она мне, но, кажется, она подозревала, что я собираюсь ее оставить. Порой она со мной соглашалась и сама высказывала кой-какие соображения насчет устройства на время нашей разлуки, а иногда становилась грустной, убитой, на нее в такое время тяжело было смотреть, становилось нестерпимо ее жаль.

В Вологде приютила нас знакомая, уроженка Леденгского сельсовета, некая Павла Скоробогатых. Когда я строил завод, она жила еще там, была комсомолкой и преподавала на ликпункте[500]. Но я ее тогда недолюбливал за то, что она была слишком распущенной. Она была способна каждый день отдаваться разным мужчинам и отдавалась, не находя нужным хоть как-нибудь это конспирировать. Был с ней такой случай. Приезжали какие-то молодые люди с медведями. С одним из них она в первый же вечер поженилась. Он ей, по-видимому, предложил поехать с ними, поэтому она уже на другой день раззвонила, что вышла замуж. Когда через несколько дней медвежатники поехали, она действительно отправилась с ними, забрав кой-какое свое барахлишко, но они у соседнего села, в 18 километрах, ее выгрузили, и через день она вернулась под отчий кров. Потом над ней все смеялись: «Павла за медведя замуж выходила». Мне же ее такое поведение было неприятно потому, что она была комсомолкой. На мой взгляд, это было несовместимо.

В Вологду она была послана в совпартшколу[501]. Перед нашим приездом она учебу окончила, жила при муже, тоже только что окончившем эту школу, где она его и подцепила. Муж работал в горкоме, а она была на последнем месяце беременности. Это последнее обстоятельство меня удивило, я думал, что она при своем образе жизни утратила способность беременеть. Муж у нее был парень очень деловой, толковый и очень скромный. Когда я наблюдал за ним, мне показалось, что с женщинами он новичок и Павла, воспользовавшись его неопытностью, женила его на себе. И еще мне показалось, что брак их не будет долговечен.

Приняли они нас очень приветливо, несмотря на то, что комнатка у них была маленькая, они не давали нам почувствовать, что мы их стесняем. Наоборот, если они видели, что мы стесняемся, старались убедить нас, что мы ничуть им не мешаем. Ночевали мы у них ночей 5 или 6. Поиски места для Ольги успехом не увенчались. Правда, в совхозах или пригородных хозяйствах работу было получить можно, были общежития, но с ребенком в общежитие не пускали. Ездил в Сокол[502], на бумажную фабрику, был и на других предприятиях, но везде дело упиралось в жилище. Конечно, будь бы где-нибудь среди администрации знакомые, дело без труда уладилось бы, но вот их-то у нас и недоставало. Моя беда еще и в том, что идти просить работу или квартиру мне бывает так же тяжело и стыдно, как если бы я просил о куске хлеба. И чем мое положение становилось безвыходнее, чем больше я себя чувствовал пришибленным, тем больше робел. В какую-нибудь контору, тем более в кабинет директора я заходил с таким чувством, как будто меня там могут уличить в чем-то позорном. Но робость эта у меня сохранялась только до тех пор, пока я не перешел Рубикон, пока не обратился с вопросом к облеченному властью. И если он отвечал грубо или вовсе не хотел разговаривать, тут уж я