Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Здесь, окруженный голубым Средиземным морем, за железной решеткой, без перьев, бумаги, друзей и людей, за исключением Цербера, которому поручено строго присматривать за ним, он обречен коротать время, – такова власть «Lettre de cachet», воля сурового маркиза. Таким образом, едва пробившийся луч снова объят мраком. Жестоки формулы, бедный Мирабо, относительно тебя, но ты вступил с ними в страшный бой, и Бог знает, каким ужасным путем выйдешь ты из него победителем! С этого времени непроглядный мрак все более и более окружает бедного Габриеля, его жизненный путь делается труднее, не яркое солнце озаряет его, а блудящие огоньки, мелькающие здесь и там.

Но укроти твое бешенство, бедный Мирабо. Подави горячие слезы, примирись, если можешь, с настоящей судьбой, – другого выхода нет. Осень сменяется зимой, за зимой следует все оживляющая весна, волны пенятся и бьются о стены замка Иф, в которых ты заключен, несчастный человек… Нет, Габриеля нельзя назвать несчастным, в нем бездна природной веселости, в нем заключается пламенная жизнь, с которой не сладить никакой судьбе. Цербер Ифа, Далегр, постепенно делается мягче, уступчивее, снабжает его бумагой и перьями, принимает в нем участие, предлагает советы, так что, благодаря этой снисходительности, до него доходят некоторые письма.

Над теплым, дружеским письмом сестры Сальян проливаются слезы, но плакать, впрочем, тебе не всегда приходится, – есть лучшее дело! Ты пишешь мемуары о «Серебряном воротнике», отрывок из которых мы привели выше, и составляешь разного рода проекты. Но иногда не прочь ты и от проказ, в особенности когда дело коснется хорошеньких маркитанток… Нередко в крепость доходят и слова утешения: сестры и братья советуют ему не падать духом и не терять надежды. Наши читатели знакомы со «старшим» Мирабо, как называл Габриеля маркиз, теперь скажем несколько слов о «младшем».

Мы говорим о мальтийском рыцаре Мирабо, «суровом сыне моря», в то время он также великий сорванец. Только оправившись от тяжкой болезни, он приехал из Мальты в Марсель, куда привлекла его горячая привязанность к брату. В письме к сестре Кабри он следующим образом описывает свое свидание с ним: «Дул сильный ветер; ни один из лодочников не брался меня везти. Наконец двоих я кое-как принудил согласиться на мое требование, не столько деньгами, которых, благодаря Богу, как ты знаешь, у меня нет, сколько угрозами и красноречием. Я подъезжаю к замку Иф. В воротах поручик – Далегра в то время не было – советует мне совершенно спокойно ехать обратно. «Я уеду, но только не прежде, как увижу брата Габриеля», – отвечаю я ему. – «Этого нельзя». – «В таком случае я ему напишу». – «И этого не могу разрешить». – «Ну так я подожду Далегра». – «Ждать вы можете, но не более 24 часов». – Тогда мне приходит в голову обратиться к Ламуре, хорошенькой жене одного маркитанта, и она обещает мне устроить свидание с бедным братом после вечерней зари. Таким образом, мне удается пробраться в его келью, но только не с видом победителя, а скорее вора и любовника, и мы изливаем друг перед другом свои души. Все боялись, что он доведет мою голову до температуры своей, но мне кажется, сестра, что люди судили о нем ложно. Уверяю тебя, что в то время, когда он рассказывал мне свою историю, я клялся, что, несмотря на свою болезнь, я еще довольно силен, чтоб сломать нос Вильневу Моану или по крайней мере его трусишке-брату. «Мой друг, – возразил он мне, – этим ты только погубишь нас обоих». И я сознался, что это была единственная причина, помешавшая мне выполнить мое намерение, которое, впрочем, было бы совершенно бесполезно и могло зародиться только в моей разгоряченной голове».

Вот, любезный читатель, мальтийский рыцарь, виконт де Мирабо, известный во время революции под именем Mirabeau-Tonneau, или «бочка-Мирабо», по причине его толщины и количества обыкновенно выпиваемого им вина. Это тот самый Мирабо, который на собрании государственных чинов сломал свою шпагу, потому что дворянство уступило и тем положило конец рыцарству. В политических делах он составлял совершенную противоположность своему старшему брату и, как подобает общественному деятелю, говорил много, возбуждая нередко смех своими дикими, забавными выходками, – результат выпитого им вина.

Впоследствии, негодуя на новые порядки, он ушел за Рейн и там занимался обучением войска эмигрантов. Однажды, когда он сидел в палатке и думал невеселую думу об обороте, который приняли события, ему докладывают, что к нему явился капитан по делам службы. Он отказывает в приеме, капитан настойчивее прежнего требует свидания. Мирабо вспыхивает, как внезапно подожженная бочка со спиртом, выхватывает шпагу и бросается на наглеца, но, к несчастию, тот, в свою очередь, также успел обнажить шпагу, на которую натыкается Мирабо и умирает на месте.

Это был пятый акт жизненной драмы Mirabeau-Tonneau, похожий и не похожий на первый акт в крепости Иф. Таким образом, занавес падает, газеты называют это «апоплексиею» и прискорбным случаем.

Брат, сестры, смуглянка-жена, Цербер Ифа – все ходатайствуют за раскаявшегося бедного грешника. Но маркиз глух, как судьба. Полагая, что комендант Ифа был околдован, он приказывает перевести сына в крепость Жу, «старое совиное гнездо с горстью инвалидов», находящееся в Юрских горах. Вместо меланхолического моря он может теперь познакомиться с меланхолическими гранитными скалами, еще покрытыми снегом, насладиться их туманами и зловещими криками сов и устроить здесь свою жизнь на 1200 франков, если не умел жить на 9000 франков. Но что же делает жена бедного Мирабо? Маленькой смуглянке надоели бесполезные просьбы. Схоронив ребенка, схоронив заживо мужа, двадцатилетняя женщина старается развеяться теоретической любовью. Она перестает упрашивать маркиза и постепенно забывает мужа. Брачная жизнь, разбитая еще в то время, когда полицейские сыщики явились в Маноск, несмотря на все усилия, не может быть восстановлена, но разольется на две отдельные реки, чтоб окончательно затеряться где-нибудь в безотрадной песчаной пустыне. Мужу и жене после этого уже не удалось более увидеться.

Недалеко от меланхолической крепости Жу лежит меланхолическое местечко Понтарлье, где узнику, на честное слово, позволяется иногда гулять. В этом местечке находится дом некоего Монье, с которым и связано событие, рассказываемое нами. О семидесятипятилетнем старике Монье, президенте суда, нам придется говорить меньше, чем о его жене Софии Монье (урожденной де Роже, из Дижона), которой едва только минуло девятнадцать лет. Но вот уже четыре года, как эта достойная, героически-несчастная женщина замужем за дряхлым стариком. Какая проклятая шутка судьбы соединила весну с зимой! Таков здесь обычай, добрый читатель, следуя которому натуралист Бюффон, будучи шестидесяти трех лет, изъездил всю Францию, отыскивая молодую жену, и наконец нашел ее, – и она действительно была известна под именем жены Бюффона, но только впоследствии свела знакомство с Филиппом Egalite. София де Руже любила умных мужчин, но с тем условием, чтоб они не были чересчур преклонных лет, а между тем на нежелание ее вступить в брак со стариком ей постоянно предлагали вопрос: не желает ли она в таком случае идти в монастырь? Родители ее были строго благочестивые, крайне тщеславные и бедные люди, а несчастная героиня, вероятно, принадлежала к породе свободомыслительниц. В это время старик Монье, «поссорившись со своей дочерью», приезжает в Понтарлье с мешками золота, брачным контрактом и намерением скоро умереть. Таким образом, слагается старая, грустная повесть, которую нередко воспевали и в прозе и в стихах.

Теперь представьте себе, какое действие произвело пламенное красноречие Мирабо в этом скучном семействе, как осуществились мечты молодой женщины при виде этого пылкого, хотя и безобразного мужчины и как сам Монье, внимая его красноречию, вновь ожил и помолодел! Мирабо, уже по прежним, знакомым ему признакам, чувствовал, что сладкое, роковое чувство закралось ему в сердце, – чувство, которое старика мужа и жену и его самого приведет только к черту. Испуганный этим предчувствием, он написал своей жене и просил ее, ради Бога, приехать к нему. Может быть, при «виде своего долга» он будет тверже, а пока постарается избегать Понтарлье. Жена отвечала «холодным письмом», намекавшим довольно прозрачно, что он не в своем уме, и Мирабо с этих пор перестает избегать Понтарлье, где все-таки слаще совиного гнезда. Он чаще и чаще появляется там, встречи делаются нежнее и нежнее, и таким образом!..