Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Его идеи и мнения имеют глубокое значение, самые выражения его отличаются меткостью и силою. «Я знаю только три средства, с помощью которых можно существовать в этом мире, – это вознаграждение за труд, нищенство или воровство». Или: «Мальбранш видел всю силу в Боге, а Неккер видит ее в Неккере». Прозвища, которыми Мирабо наделял того или другого из своих современников, стоят целого сочинения. «Грандиссон-Кромвель-Лафайет». Лучше охарактеризовать этого человека невозможно, если даже написать о нем целую книгу. Это один из удачнейших портретов Лафайета, когда-либо нарисованных.

Так как годы летят и роковая эра, «эра надежды», близится, то и сам Мирабо, чуя приближение великих событий, постоянно находится в лихорадочной деятельности. Показываясь по временам на парижском горизонте, он, подобно огненному метеору, спугнет малодушных, но, заметив, что время еще не приспело, снова скроется во мраке. Иногда памфлеты навлекают на него гнев государственных властей и вызывают крутые меры, грозят ему арестом, так что остается только бежать из Парижа. Добряк Калонн так любезен, что заранее предупреждает его о грозящей ему опасности. «В такой-то день я отдам приказ о вашем аресте, а потому постарайтесь скрыться как можно скорее». Когда весною 1787 года открылось собрание нотаблей, Мирабо расправил свои крылья и спустился в Париж и Версаль. Ему казалось, что он должен быть секретарем этого собрания, но, увы, приятель его Дюпон де Немур занял это место, – время его еще не наступило. Теперь время только разных «Криспинов-Катилин», «д’Эпременилей» и подобных животно-магнетических личностей. Тем не менее достопочтенный Талейран, остроумные герцоги, либерально настроенные знатные друзья твердо держатся убеждения, что время наступит. Итак, Мирабо, жди его…

Наконец 27 декабря 1788 года появляется давно ожидаемый королевский указ о созыве государственных чинов в мае следующего года. Понятно, что подобное событие поднимает на ноги Мирабо, он спешит в Прованс, тамошнее собрание нотаблей, и сосредоточивает всю свою деятельность на одном пункте. Тебе стоит сделать только один шаг, титан, и, может быть, ты достигнешь цели! Громадную силу развернул Мирабо в этой борьбе, ему приходилось целые дни говорить, спорить, все ночи напролет писать памфлеты и журнальные статьи, – при этом многое переносить, сдерживать свой неукротимый нрав, отвечать молчанием на все упреки и оскорбления, чтоб не обнаружить свою слабую сторону. Искусно, неутомимо ведет он дело, – где нужно возбуждает, а где и сдерживает страсти, одним словом – действует, как истый «демон невозможного». «С неучами, жадными и дерзкими дворянами», по его словам, ему предстоял немалый труд. Мы приводим здесь небольшое извлечение из его знаменитой защитительной речи, когда большинством голосов было решено исключить его из собрания.

«Что сделал я преступного? Я желал, чтоб дворянское сословие было настолько благоразумно и уступило бы сегодня то, что завтра неизбежно отнимут у него, чтоб оно приняло также участие в славном деле и утвердило собрание трех сословий, которого так громко требует весь Прованс. Вот преступление «врага вашего спокойствия», как вы его называете! Или, может быть, вы обвиняете меня в том, что я дерзнул заявить о правах народа, а в ваших глазах дворянин, запятнавший себя подобной идеей, достоин мщения! Так знайте, что моя вина больше, чем вы думаете. Я твердо убежден, что ропщущий народ прав, его необыкновенное терпение ждет, пока гнет дойдет до крайности, чтобы решиться на сопротивление, и это сопротивление продлится недолго, и он получит полнейшее удовлетворение. Кроме того, народ не понимает, что молчанием и спокойствием можно навести страх и ужас на его врага, а отказ его требованиям внушит ему непреодолимую силу. Вот мое убеждение, – итак, казните врага спокойствия!..

А вы, мирные служители Бога, – долг ваш благословлять, а не проклинать, а вы между тем предаете меня проклятию, не попытавшись ни разу объясниться или вступить в спор со мною! И вы, «друзья спокойствия», стараетесь сделать меня ненавистным народу, меня, его единственного защитника, которого он нашел вне своего сословия. Для водворения доброго согласия вы наводняете столицу и провинцию плакардами, чтобы возмутить сельское население против городов, но, к счастью, все ваши поступки противоречат этим плакардам. Чтоб подготовить путь к примирению, повторяю я, вы протестуете против королевского указа о созыве государственных чинов, потому что он предоставляет народу право иметь столько же депутатов, сколько имеют их два других сословия. Кроме того, вы заранее протестуете против будущего национального собрания, если оно не даст восторжествовать вашим притязаниям и не упрочит навеки ваши привилегии. О, бескорыстные «друзья спокойствия!» Я взываю к вашему благородству и требую доказать мне, чем мои слова могли оскорбить королевскую власть или права народа? Дворяне Прованса, Европа внимает вам, взвесьте хорошенько ваш ответ, а вы, служители Бога, подумайте о том, что вы делаете, – Бог слышит вас. Так как вы молчите или прикрываетесь пустым, нелепым красноречием, которым и осыпаете меня, то позвольте мне прибавить еще несколько слов.

Во всех государствах и во все времена аристократы беспощадно преследовали друзей народа, и когда, вследствие странной судьбы игры, подобный друг являлся в их кругу, то они все свои силы обращали на него, чтоб высоким положением жертвы еще более вселить ужас. Так погиб последний из Гракхов от руки патрициев. Но, получив смертельный удар, он бросил к небу горсть пыли и призывал мщение богов на главу убийц. Из этой пыли восстал Марий, – Марий, который не тем славен, что истребил кимвров, а тем, что низвергнул тиранию патрициев в Риме!»

Была распространена нелепая басня, будто бы Мирабо открыл в Марселе суконную лавку, чтоб войти в милость третьего сословия, над чем мы немало смеялись. Мысль, что Мирабо стоял за прилавком и действовал аршином, крайне забавна. Хотя нет и тени правды в этой басне, но все-таки ложь, как ложь, может долгое время держаться.

В действительности было совсем иначе. При нем находилась «гвардия», состоявшая из ста волонтеров. В Провансе тысячная толпа теснилась около его экипажа, воздух оглашался радостными криками, а многие, чтоб видеть его, «платили по два луидора за окно». Даже самый голод, случившийся в то время, он, по-видимому, утолял своим красноречием. Грозные возмущения в Марселе и Э, по случаю дороговизны хлеба, возмущения, против которых были недействительны огнестрельное оружие и губернаторы, он укрощает одним словом. Это походило на римские триумфы, если не более. Он избран депутатом в двух городах и должен отказаться от Марселя, чтоб сделать честь Э. Враги его значительно переглядываются, изумляются и, забытые им, вздыхают, но и этим людям Мирабо устраивает карьеру. Да разве, в конце концов, благосклонный читатель, чуждый всякого честолюбия, не посочувствует этому бедному смертному? Победа – вещь радостная, но представьте себе положение такого человека, когда он наконец восторжествовал над двенадцатью геркулесовскими подвигами. Долгое время бился он с многоголовою Лернейской гидрой, и бился с ней на жизнь и смерть, – сорок тяжелых лет длился бой, но теперь он раздавил ее.

Наконец-то достигнута вершина горы. Он долго взбирался по крутым скалам, висел над зияющею пропастью, окруженный мраком, не встречая ни единого дружеского взора, и нередко самое мужество грозило ему изменить. Но он продолжал взбираться на крутизну, кровь текла из его израненных ног. Подобно Гипериону, он достиг наконец вершины и радостно потрясает сверкающим копьем. Какое богатое поприще, какое новое царство перед ним, всюду сияет утренняя заря надежды и далеко-далеко разливает свой свет! Какая чудная музыка, несущаяся как бы из недр природы, проникает душу, внезапно возродившуюся из борьбы и смерти для победы и жизни! Мы вполне уверены, что даже простой посторонний зритель плакал бы вместе с Мирабо его радостными слезами.

Но вскоре эти слезы радости превратятся в слезы скорби. Познай, честолюбивый сын Адама, что вся эта утренняя заря, вся эта музыка – не что иное, как обман. Человек нуждается в равновесии, – ему необходимо спокойствие или мир, а этим путем, как Богу известно, он не обретет его никогда. Блаженны те, которые находят спокойствие, не отыскивая его. Через каких-нибудь два года это великолепное, ярко пылавшее светило, титан Мирабо, превратится в прах и ляжет в Пантеоне великих людей, обретя наконец покой на лоне своей матери-земли. Есть люди, которых боги, по своей милости, наделяют славой, но нередко во гневе они превращают эту славу в проклятие и отраву, подтачивающие все нравственные силы человека. И действительно, если б смерть не вмешивалась в это дело или, что еще лучше, если б самая жизнь и общество не были настолько разумны и не предавали бы скорому забвению скоро преходящее светило и таким благодетельным, хотя и прискорбным, способом не тушили его, то, по всему вероятию, многие из славных мужей, а еще более многие из славных жен кончали бы свое существование в сумасшедшем доме.