Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Локхарт, к счастью, сумел избежать этих ошибок. Он смотрит на Бернса как на великого и замечательного человека, каким признал его теперь общий голос. При изображении его личности он отрешился от метода общего обзора ее, но анализирует характеристические случаи, привычки, поступки, выражение – одним словом, те явления, которые показывают нам всего человека, разоблачают его деятельность и жизнь посреди своих собратьев. Поэтому книга Локхарта, при всех ее недостатках, дает нам более понятия об истинном характере Бернса, чем прежние биографии, хотя мы и ожидали более компетентного произведения от такого даровитого автора. Но во всяком случае, этот труд отличается ясностью, последовательностью, искренностью. Он проникнут духом терпимости и примирения; комплименты и похвалы расточаются щедрой рукой, не минуют ни маленьких, ни великих людей, и, как выражается Моррис Биркбек об обществе в американских лесах, «вежливость, свойственная образованному обществу, ни на минуту не упускалась из виду». Но в книге Локхарта встречаются вещи еще лучше этих, и мы можем смело засвидетельствовать, что она не только с приятностью прочитается один раз, но ее без труда можно прочесть и в другой раз.

Но тем не менее мы все-таки далеки от мнения, чтоб этой книгой была наконец исчерпана биография Бернса. Мы этим не намекаем на недостаточность содержащихся в ней фактов, но указываем только на неудовлетворительное распоряжение этими фактами как главную цель всякой биографии. Наш взгляд на этот предмет, может быть, покажется несколько преувеличенным, но если человек действительно достоин биографии, которая сохранила бы его память для человечества, то мы держимся того мнения, что читателю необходимо познакомиться со всеми внутренними стремлениями и оттенками его характера.

Как при его индивидуальном положении представлялись его уму мир и человеческая жизнь? Как влияли на него внешние условия, какое влияние он сам производил на них? С каким успехом боролся он с ними, какие муки и скорби сопровождали его поражение? Одним словом, каким путем, какими средствами действовало влияние общества на него и каким путем и какими средствами он, в свою очередь, влиял на общество? Кто на все эти вопросы относительно одного человека ответит верно и обстоятельно, тот, полагаем мы, в состоянии одарить нас образцовой биографией. Понятно, что немногие люди заслуживают подобного изучения, большинство биографий пишутся собственно для удовлетворения невинного любопытства, читаются и забываются, как биографии, не отвечающие вышесказанным условиям. Бернс, если не ошибаемся, принадлежал к числу этих немногих людей, но, к сожалению, не удостоился подобного изучения, или по крайней мере оно не дало желаемого результата. Мы вполне убеждены, что наши собственные заметки о жизни этого человека крайне скудны и недостаточны, но делимся ими охотно и надеемся, что они благосклонно будут приняты теми, для которых назначены.

Бернс вначале казался миру каким-то чудом. Его встретили громким, нелепым, шумным восторгом, но затем этот восторг перешел в порицание и пренебрежение, пока преждевременная и жалкая смерть не возбудила вновь к нему энтузиазма, который, так как уже нечего было делать и оставалось только говорить, и не остывает до нашего времени. Положим, что и «девять дней» давно прошли, но все-таки продолжительность этого шума как нельзя более доказывает, что Бернс был не совсем обыкновенным чудом. Поэтому если в продолжение многих лет он исключительно опирался на свои внутренние заслуги, которые, положим, уже теперь для нас утрачены, – всякий беспристрастный судья признает его не только истинным английским поэтом, но и замечательнейшим из английских людей XVIII столетия.

Не нужно обращать внимания, что он мало сделал. Он сделал много, если мы рассмотрим, где и как. Если дело, совершенное им, было невелико, то мы должны вспомнить, что ему самому приходилось изобретать материал. Металл, которым он работал, лежал в пустынной болотной почве, где только его глаз мог подметить присутствие этого металла. И кроме того, он должен был собственной рукой делать орудие для отделки его, потому что жил во мраке, без поддержки и образования, без образца или пользуясь образцом самого низшего сорта. Для образованного человека открыт необъятный арсенал и складочный магазин, наполненный всевозможным оружием и машинами, изобретенными человеческим умом с незапамятных времен. Здесь он работает с той силой, которая им заимствована еще от прошедших веков. Как различно, напротив, положение того, который стоит вне этого арсенала и чувствует, что его нужно взять штурмом – или вход туда навеки останется для него закрытым. Средства его ничтожны и грубы, самое дело, совершенное им, не есть еще мерило его силы. Карлик, стоя за паровой машиной, может сдвинуть горы, но никакой карлик не сдвинет их заступом; подобный труд под силу только одному титану.

Таким титаном является перед нами Бернс. Рожденный в прозаическом веке, какой когда-либо видела Англия, и при самых неблагоприятных условиях. Ум его, желая даже что-нибудь совершить, принужден был совершать это под гнетом постоянного физического труда, бедности, предчувствия еще худших зол, без всякой поддержки, образования, кроме образования, живущего в хижине бедняка, принимая за образчик красоты вирши какого-нибудь Фергюсона Рамсея, – он все-таки не погиб. А сквозь туман этого мрачного царства его рысий глаз умел подметить истинные отношения мира и человеческой жизни, развить свои умственные способности и приобрести умственную опытность. Увлекаемый гибким умом, он старается обнять все и подносит нам с гордой скромностью дар, которого мир не забудет. Если прибавить к этому его темное, тяжелое детство и юность, его преждевременную смерть, – он умер в 37 лет, – то не покажется странным, что его гений, не успев развиться в полной силе, создал немного. Увы! Его солнце сияло как бы во время бури, а смерть уже набросила на него свою тень в самый полдень! Гению Бернса, окруженному подобным мраком, никогда не удалось видеть мира в светлом, лучезарном блеске, и только по временам слабый луч прорезывал тучи, окрашивал их радужными цветами славы и грустного величия, на которое люди смотрели молча, с изумлением и слезами.

Мы стараемся, по возможности, воздержаться от преувеличенных похвал, потому что читатели наши требуют от нас не удивления, а фактов, а между тем нелегко это сделать. Мы любим Бернса, сочувствуем ему, но любовь и сочувствие способны на преувеличение. Критика, как иные полагают, должна быть делом ума хладнокровного. Мы не вполне согласны с этим мнением, но, во всяком случае, не можем исключительно относиться к Бернсу как критики. Хотя его поэзия оригинальна и правдива, но он все-таки скорее интересует нас не как поэт, а как человек. Ему нередко советовали написать трагедию. Времени и средств недоставало ему на это, а между тем в продолжение всей своей жизни он играл трагедию, и трагедию самую потрясающую. Мы не думаем, чтоб миру случалось видеть более грустное зрелище. Мы сомневаемся, чтоб сам Наполеон, томившийся на скале среди пустынного океана, мог возбуждать в мыслящем человеке более сострадания и ужаса, чем этот благородный и кроткий ум, истощавший свои силы в бесплодной борьбе с теснившими его со всех сторон пошлыми препятствиями, пока наконец смерть не указала ему выхода.

Завоеватели принадлежат к тому сорту людей, без которых, в большинстве случаев, мир мог бы легко обойтись. Да и самое свойство ума этих людей, их гордость, не внушающая сочувствия, энтузиазм, проникнутый себялюбием, не может возбудить горячей любви к ним. Мы смотрим на них с изумлением, а падение их вселяет в нас жалость и страх, как падение с какой-нибудь пирамиды. Но истинный поэт, одаренный сильным умом и в душе которого живет «вечная мелодия», – это драгоценный дар, когда-либо выпадающий на долю миру. Подобный человек отражает в себе все чистые, благородные побуждения, свойственные нам. Его жизнь для нас благотворна, поучительна, а смерть его мы оплакиваем как смерть нашего благодетеля, наставника, крепко любившего нас.