Владимир Набоков: американские годы - Брайан Бойд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Были и менее значительные события. Позвонила секретарь женского клуба пресвитерианской церкви Итаки и попросила Набокова выступить у них на заседании. В Верином дневнике появилась очередная запись: «Это не литературные заслуги „Лолиты“. Это просто 150 тысяч „монет“, упомянутых „Таймс“… Подумать, что 3 г. назад люди вроде Ковичи, Лохлина, а также Бишопов, советовали В. никогда не публиковать „Лолиту“, потому что среди прочих вещей „церкви, женские клубы“ и тому подобное „тебя затравят“»32.
На самом деле подобные предупреждения были не совсем беспочвенными. За прошедшие три года американцы стали несколько спокойней относиться к так называемым «откровенным» сценам в литературе, к тому же «Лолите» помогли рецензии серьезных издателей и критиков. Тем не менее вспышки негодования все-таки случались. 17 сентября публичная библиотека города Цинциннати запретила «Лолиту». Неделю спустя роман занял первое место в списке бестселлеров. Еще один клуб назвал «Лолиту» «книгой месяца». 21 сентября была опубликована (и восторженно встречена) «Дюжина Набокова».
Теперь Минтон искал издателя для «Лолиты» в Англии — стране с еще более строгими пуританскими законами. В конце сентября один английский магистрат признал роман непристойным и постановил взыскать штраф в размере 200 фунтов с книготорговца, пытавшегося продать «Лолиту» в издании «Олимпии» переодетому в штатское полицейскому. Издательства и типографии ждало куда более суровое наказание, их владельцы могли запросто угодить в тюрьму за публикацию книги33.
Набоков гордился тем, что, несмотря на все опасения, его новая родина приняла «Лолиту»: «Америка — самая зрелая страна в мире в этом отношении». Единственное, чего он не одобрял, — это американской преувеличенной откровенности: он охотно давал интервью репортерам различных изданий — от «Корнель сан» и «Итака джорнал» до «Лайф» и «Ньюсуик», но при этом не позволял никому вторгаться в свою личную жизнь. Библиотека Конгресса выторговала у него согласие постепенно передавать бумаги в их архив в обмен на налоговые льготы, но Набоков потребовал на пятьдесят лет ограничить доступ к своим бумагам. Библиотека предпочла бы получить в этом отношении полную свободу и пыталась уговорить его снять запрет, однако Набоков остался непреклонен34.
VII
Появление репортеров в Корнеле в первый же день учебного года тоже раздосадовало Набокова, и он посадил их на последние ряды в аудитории «Б» Голдвин-Смит-Холла — там было слишком темно, чтобы фотографировать. Ричард Фарина и другие корнельские литераторы хотели взять у него интервью для университетского журнала «Троянский конь», но Джеймс Макконки и Бакстер Хэтуэй с английского отделения, не любившие Набокова, воспротивились этой затее. Стивен Ян Паркер, студент последнего курса, посещавший лекции Набокова, вспоминает «немалую зависть со стороны других сотрудников факультета к набоковской известности. В конце концов, с их точки зрения он был просто коллегой, отчужденным и необщительным, с непоколебимыми убеждениями и пренебрежением к академической рутине, который вдруг стал богат и знаменит. Это было просто несправедливо»35.
У Набокова были свои претензии. Когда в 1957–1958 годах в космосе появились советские спутники, американцы вдруг заинтересовались враждебной державой, которую до тех пор считали отсталой. В начале 1958–1959 учебного года «Корнель сан» сообщала, что количество желающих начать заниматься русским языком удвоилось. Поделившийся этой информацией Ричард Лид с отделения современных языков заметил, что несколько увеличилось и количество студентов, выбирающих «продвинутые курсы по русскому языку и литературе». Набокова это задело так сильно, что он решил действовать. Он тут же написал в «Сан», что он единственный в Корнеле преподаватель русской литературы и что в университете существует всего два курса по русской литературе — 315–316 и 317–318: «Они предполагают определенное знание русского языка. Но вот уже второй год ни один из этих курсов нельзя преподавать из-за отсутствия достаточно подготовленных студентов»36.
Будучи единственным преподавателем русской литературы, Набоков формально числился на отделении романской литературы. В тот же день он направил письменный протест профессору Жан-Жаку Деморе, заведующему отделением:
Как Вы знаете, одно из требований для записи на мой курс 315–316 — «владение русским языком». Под «владением» я понимаю способность читать и писать, знание грамматики и словарный запас, необходимый, скажем, для понимания, с моей помощью, текста Пушкина. Этой осенью три студента — все трое умные, талантливые юноши, обучать которых было бы удовольствием, — хотели записаться на 315-й курс по русской литературе. Все трое посещали 101–102-й курс русского на отделении современных языков. Этот курс, как меня уверяют, обеспечивает «свободное владение» русским языком. Я проэкзаменовал всех троих студентов, попросив их: 1. перевести простое русское стихотворение из 12 строк на английский язык; 2. выполнить несколько простых упражнений по склонению и спряжению; и 3. заполнить пробелы в предложениях, которые даны в семнадцатом уроке «Пособия для начинающих» («Разговорный русский язык»). После краткого периода ошеломленного созерцания все три студента объявили, что задача им совершенно не по силам, что они не понимают слов и совершенно не подготовлены к этому виду работы.
Я счел бы эту ситуацию необъяснимой, если б не знал о фарсе, который год за годом происходит на русском отд. в Моррил-Холле. Корнем зла является один простой факт: глава отд. русского языка, профессор Г. Фэрбэнкс, совсем не владеет русским. Он не умеет на нем ни говорить, ни писать. Я верю, что он может преподавать теорию любого языка, в том числе армянского, корейского, венгерского и любого другого, — но только это он и может. Так наши студенты обучаются не русскому языку, а методу обучения других обучению посредством этого метода.
С другой стороны, поскольку доктор Фэрбэнкс не знает русского языка, у него нет возможности проверить, в достаточной ли степени владеют русским языком назначаемые им преподаватели. Результат — занятия ведут молодые люди (в основном выбранные им аспиранты), также не способные ни читать, ни писать по-русски.
Когда в 1948 году я поступил на работу в Корнель, курсы русского языка вели три русские дамы, замечательно владевшие языком и методами обучения. Две из них давно ушли и были заменены до смешного некомпетентными молодыми преподавателями, главная сфера деятельности которых часто не связана с отд. русского языка. Единственные курсы русского языка, еще представляющие какую-то ценность, это те, которые преподает г-жа Ярыч. Ясно, что один отличный преподаватель не может противостоять бессмысленному безобразию, происходящему на других занятиях.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});