Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

бараке. Я и на воле такого не видал. Все блага…

– Шутишь?

– Ни-ни. На полном серьезе.

– Это здесь – блага?

– Да, брат, разные мы стали.

Они замолчали. И хотя уже перекусили Ивановым тормозком, из кухни принесли обед, и Петька с жадностью набросился на суп и перловку. Посмотрел на порцию Ивана, к которой тот не притронулся:

– Не будешь?

Иван молча придвинул ему тарелку.

Гулкий удар о рельс, собирающий заключенных у ворот, где после переклички зэки отправлялись в свои бараки, напомнил о конце рабочего дня. Они говорили о детстве, пролетевших годах – и ни слова о будущем. При попытке свернуть на эту тропу, Петька замолкал, отворачивался, уводил взгляд в окно. А потом сказал мягко, просительно:

– Не надо меня воспитывать, Ваня, ладно? Я уже взрослый человек… Повидал столько…

Вспоминая родную деревню, Петька оживлялся, расспрашивал Ивана. Он отогрелся, обильная еда и тепло смягчили угрюмость его лица, но о своей жизни говорил кратко: «да» и «нет». Расспрашивал Ивана о Маше, их дочках. Как ни старался Иван расшевелить друга, ничего не получалось.

Перед началом нового рабочего дня Иван встретился с командиром батальона, охранявшим лагерь и рабочую зону.

– Здравствуй, товарищ начальник! – шутливо, как всегда, приветствовал комбат.

– Здравствуй, гражданин майор! – в тон ему ответил Иван.

– Какие новости?

– Тебя, конечно, интересуют плохие?..

Иван и комбат были ровесниками, на стройке они сразу сдружились, старались помогать друг другу.

– Думаю, знаешь причину моего прихода?

– Догадываюсь, Иван Савельевич. О твоей встрече с заключенным Комаровым весь лагерь, как здесь говорят, базарит. На моей памяти впервые такое – руководитель строительства обнимается при всей зоне с зэком.

– Хороший начальник все берет в расчет. Что узнал?

– Когда мне сообщили – подумал, родственник. Пробили данные… удивились, что вы учились вместе. Земляки?

– Долго рассказывать. В одной деревне, в одном доме жили.

– По карточке он детдомовец.

– Детдомовцем он стал позднее. Какая там связь! Не родственник, но всю жизнь я считал его младшим братом. После вчерашней встречи ночь не спал. Не виноват перед ним, а вот вину чувствую.

– Его недавно пригнали по этапу. По документам строитель: арматурщик, и плотник, и бетонщик, и каменщик. Статья – грабеж, да еще тяжелое увечье. Может, и хороший строитель, но все-таки – вор. До судимости приводов в милицию хватало. Неспокойный хлопец.

– Просьба к тебе, Олег. Подбери ему что-то полегче. Слабый он… С детства головные боли мучают. Может, на кухню? Всю жизнь голодный. И работал вроде… Но неприспособленный.

– Там места не пустуют. Ладно, подумаю.

К вечеру заехал начальник управления. Озабочен, хмур.

– Что произошло?

– Да вроде ничего.

– Обниматься с уголовником – «ничего»? Родственник?

– Кровный брат.

Посмотрел удивленно.

– Да в деревне вместе росли.

– Эмоции надо контролировать, не тебя учить. Знаешь, где находишься…

«Контролировать – легко на словах», – думал Иван после, из своего небольшого кабинета наблюдая в окно за работающими заключенными. Такие же люди, а вроде как прокаженные. Общение – строго по инструкции. Любые человеческие чувства – уже событие, криминал. Работая в зоне, Иван чувствовал, что тоже находится в заключении, странное ощущение. Утром, проходя через барьеры, проверенный и ощупанный несколько раз, он, начальник строительства, становился частью огромного механизма, имя которому – зона. Пройдет немного времени, и все забудут, кто строил этот комплекс, чьи руки возводили эти стены, прокладывали коммуникации. В бумагах останется только номер управления, треста, название главка, министерства, да имена их руководителей.

Но его память сохранит лица тех, кто день и ночь рыл канавы, стоял по пояс в жидкой грязи, подгоняемый не только мастерами, но и членами своей же бригады, которой уменьшали и без того скудный рацион, если не выполнялась норма. Для многих работа была непосильной, но кто спрашивал их об этом? Лица людей чернели от лагерной жизни.

Громкий звонок телефона отсек от тяжелых мыслей:

– Иван Савельевич, – голос секретарши начальника управления, как всегда, был приветлив. – Вы не забыли, завтра оперативное совещание? У вас на объекте, кроме управляющего треста, будут заместитель заведующего строительным отделом областного комитета партии и первый заместитель начальника главка.

– Я помню.

– Всего доброго!

– До свидания, – он положил трубку, повернулся к окну, за которым вырастали корпуса больничного комплекса. Люди в серых телогрейках каждый день укладывают кирпичи, и уже к середине смены каждый кирпич превращается в пудовую гирю, выскальзывает из рук. Пора на обход. Объект за объектом, строительные леса, мостки…

Взгляд сам по себе находил небольшие нарушения, которые не влияли на конструкцию здания: толстые швы между кирпичами, неровная поверхность кладки. Привычные замечания, унылые оправдания мастера. Все, как обычно, но вместе с тем Иван чувствовал, что-то происходит с ним. Жалко стало этих людей: плохо одетых, постоянно голодных, с потухшими глазами. Они уже не мечтают о семье, нормальной человеческой жизни. Мысль одна – как выжить.

С Петькой встречались редко. Тот всегда был молчалив, ни о чем не просил. От начальника охраны Иван знал, что с Петром одни проблемы: подчиняться не любил, на указания – ноль, конфликт за конфликтом. На все расспросы Ивана он лишь отмахивался.

К концу года за серьезное нарушение Петька попал в карцер. После отсидки – этапом в другую зону, и связь с ним прервалась.

Похоже, его тяготило присутствие Ивана, и он был не прочь затеряться в лагерных буреломах.

Глава VII

– Мама, ты помнишь то время, когда царя свергли?

– Господи, да когда это было!! Я же совсем маленькая…

– А как узнали?

– Солдаты приходили с фронта…

– Но власть-то в деревне была?

– Власть далеко, в волости. Сейчас в нашей деревне сельсовет, а тогда, может, староста…

– А жили как?

– Налоги платили, скотину держали.

– Но вас же эксплуатировали!

Мама прижала голову Ивана к своей груди и поцеловала в макушку. Иван нетерпеливо вырывался из материнских объятий.

– Всегда так, спросить не даешь!

– Не надо об этом, сынок. Слова – как грузило, могут и на дно утянуть.

– Это раньше было, когда царь и его помощники за слова людей в тюрьмы сажали. В Сибирь…

– Ты у меня грамотный, все знаешь.

– А Ленина с Крупской в ссылку…

– Ванечка, мне пора доить Зорьку. В следующий раз, сынок…

– Ладно. А помнишь, в деревне радовались, когда царя свергли?

– Какая радость? – Плакали. В церкви колокола звонили, страшно так, тревожно. Священник весь день молитвы читал.

– Так им и надо, этим священникам, – продолжил Иван, выйдя вслед за матерью в теплый сарайчик, где держали Зорьку.

– Иван, прекрати, а то больше слова от меня не услышишь, – мать придвинула маленькую скамейку для дойки.

– А что я такого сказал, – огрызнулся Иван.

Мать не ответила. Тишина, только тугие струи ударяют о ведро, превращаясь в белую пену. Зорька, растревоженная разговорами, беспокойно махала хвостом, поворачивая голову то к хозяйке, то к мальчику. Мать легонько поглаживала вымя, однако корова все больше и больше беспокоилась.

– Иди, сынок, в дом. Видишь, Зорька молоко не отдает.

Иван не стал спорить, вернулся в дом, сел у окна и стал ждать. Вскоре стукнула дверь, звякнуло ведро. Мать обернула