Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

Саша Коновалов как-то раз пришел посмотреть, нет ли у меня неврологических нарушений после удара о дерево. Чаще других приходила Оля Черепова, которая всегда приносила мне какие-нибудь милые цветы – ландыши, незабудки, анютины глазки. Но постепенно количество визитеров стало уменьшаться: все понемногу привыкли к тому, что я нахожусь в больнице, и свои собственные дела стали у них выходить на первый план. Оля держалась дольше других, но и она стала навещать меня все реже и реже. К этому времени мне укоротили гипс, и я смог садиться в постели и ездить на коляске, и даже стал неофициально спускаться на лифте с нашего второго этажа во двор института, чтобы хоть немного побыть на солнце и пообщаться с обитательницами женской спортивной палаты, находившейся на третьем этаже. Тем не менее было очень тоскливо, и настроение у меня было неважное. Обо всем я писал отцу, который после операции снова уехал в Крым. От него я получал много писем, в которых он пытался утешить меня, поднять мое настроение и направить на путь истинный.

«Милый мой Суслишка! Не мучай себя мыслями о том, что твои письма сейчас „не содержательные“. Близкие люди пишут друг другу не для развлечения. Это потребность души, это разговор, передача мыслей на расстояние. И значение писем не в том, что ты описываешь в них какие-либо события. В них ты главным образом передаешь другому свои мысли, свое отношение к жизни. А если к тому же вокруг много красивого или удивительного, ну что же, тогда письма становятся еще интереснее и полнее. Но, повторяю, не в этом дело. Пожаловаться мне ты имеешь право. Я по себе знаю, как иногда надо излить свое горе, рассказать о тревогах и заботах. Раз уж случилось такое несчастье, постарайся вылезти из него молодцом… Посмотри вперед, малыш. Там много такого, ради чего стоит сейчас поскучать и потерпеть. Очевидно, нельзя такой долгий срок только спать, есть и зубоскалить. Обязательно нужно дело, и если оно увлечет, это очень просто. Если по силе воли – гораздо труднее, но результат будет тот же – наступит удовлетворение, гордость за себя, что в трудную минуту вел себя как Человек, как мужчина. Когда я лежал на спине, я закончил диссертацию, когда заболел в 57-м году, проектировал и писал статьи. У тебя меньше возможностей, но поверь, ведь, лежа в больнице, можно не только читать детективы. Ты можешь немножко передвигаться и сидеть, значит, можешь заниматься вечером в ординаторской с историями болезни, архивом, учебниками… Или же это опять и опять – английский язык, от него никуда и никогда не уйдешь. И не прячь голову как страус, думая: потом, успею, когда стану здоровым. А почему, собственно, не сейчас? Когда еще у тебя будет столько свободного времени?»

Прошел май, наступил июнь, а я все еще лежал в ЦИТО, хотя стал опускать сломанную ногу и прыгать на здоровой с костылями. Один раз Валерка Пшежецкий даже отвез меня в кино посмотреть прекрасный новый фильм с Тони Зайлером «Двенадцать девушек и один мужчина», в котором великолепный Зайлер под дивную музыку виртуозно спускался на лыжах с крутых гор в окружении дюжины спортивных красавиц. Это развлекало, но неотвязные мысли о несрастающейся кости не уходили. Кроме того, я ужасно устал от больничной обстановки и своего окружения.

В середине июня, после трех месяцев, проведенных в ЦИТО, я начал просить маму взять меня на дачу. Мне так хотелось увидеть наш милый дом и наш сад, посидеть на траве, погреться на солнце, что это превратилось в какую-то навязчивую идею. Мне казалось, что на даче и кость срастется быстрее, и рана наконец закроется, и остеомиелит прекратится. Мне стали сниться цветные сны о том, как я хожу по дачным дорожкам, купаюсь в речке, играю в теннис и даже залезаю на деревья. Наконец мама, естественно с разрешения деда, согласилась забрать меня из больницы.

Перевезли меня на нашей новой голубой «Волге», которую купили вскоре после моей травмы. Нога оставалась загипсованной до верхней трети бедра, но я мог немного передвигаться на костылях, поддерживая тяжеленный гипс с помощью лямки, перекинутой через плечо. Как-то раз приехал навестить меня Юра Шарков, который после повторно сделанной операции уже мог ходить. Он привез мне свои, очень редкие в то время укороченные металлические костыли, с которыми я мог ходить, опираясь только руками. Они были значительно удобнее обычных деревянных, от которых постоянно болели подмышки. История этих костылей занятна: их подарили австрийские врачи нашему знаменитому чемпиону Виктору Тальянову, когда в 1959 году на первенстве мира он упал на скоростном спуске и сломал ногу. От Тальянова эти костыли перешли к Шаркову, от него – ко мне. Потом и у меня их забрали для кого-то из поломанных горнолыжников.

На даче в хорошую погоду я весь день проводил в саду. Мне сделали длинную скамейку, на которой я мог сидеть с вытянутой ногой и делать упражнения с гантелями для рук и брюшного пресса.

Мой приятель по даче Сева Янчук отдал мне свой маленький самодельный мотоцикл, сделанный из детского самоката с сиденьем, на надувных шинах, на который он приспособил велосипедный моторчик. Мы приделали к самокату подставку для моей несгибающейся ноги, и я катался на нем сначала по теннисному корту, а потом, осмелев, стал ездить довольно далеко от дома: на соседнюю дачу Никитюков и даже на канал и в поселковый магазин. Этот мотоцикл очень скрасил мне жизнь, сделав меня значительно более мобильным.

В тот год я жил на даче один до самых ноябрьских праздников. Это был единственный год в моей жизни, когда я день за днем наблюдал и любовался наступающей осенью, а потом и рано начавшейся зимой. Обед мне приходила готовить старушка, жившая у соседей, а в остальное время я был предоставлен самому себе: топил печку и камин, читал книги, смотрел телевизор. В то время передачи из Москвы принимались в Деденеве очень плохо, и для более хорошего приема сын плотника Петра Кузьмича Толстова, Борька, тоже горнолыжник, как кошка вскарабкался на огромную старую сосну, стоящую недалеко от нашего дома, и установил там, в жуткой вышине, телевизионную антенну. Благодаря этому я смог смотреть пару основных программ. Отец подарил мне магнитофон «Днепр», а Коля Данилин, работавший в Доме звукозаписи на Малой Никитской, привез несколько катушек с великолепно записанной музыкой. Нередко ко мне приезжали из Москвы друзья и подруги, и как-то раз после их очередного дружеского визита уже по