Династии Сперанских, Филатовых, Живаго, Овчинниковых и ХХ век. Записки счастливого человека - Алексей Адрианович Овчинников

на вылете с бугра набиралась приличная. А вот на месте приземления снег был мокрым и рыхлым. Разогнавшись, я вылетел с бугра, как мне потом рассказывал Валерий, метров на двадцать, не меньше, почти в нижнюю «люльку». Для того чтобы не попасть внизу на резкий бугор, с которого на такой скорости можно было улететь на ровное место, я постарался обойти его справа, ближе к стоявшему невдалеке дереву. Но приземлился я на правую, внутреннюю по отношению к повороту ногу, и загруженная внутренняя лыжа повлекла меня прямо на дерево. Чтобы не удариться об него всем телом, я отклонился влево, но правая лыжа, скользнув носком по стволу, обогнула его с другой стороны, и удар о дерево пришелся на мою голень. Я, естественно, этого ничего не помню, и реконструкция моего падения основана на рассказах очевидцев. Говорят, что, лежа на снегу после удара о дерево, я громко кричал «Нога, нога!». Сам я помню только отдельные моменты после падения. Помню, как кто-то пытался снять мне лыжи и ботинки. Помню, как меня трясло в жутком ознобе и откуда-то взявшийся Гена Кузнецов накрыл меня своим пальто. Когда разрезали промокшую кровью штанину, увидели открытый перелом средней трети голени и торчащие из раны обломки большеберцовой кости. О закрытых переломах бедренной и малой берцовой костей тогда никто и не догадывался. Привязав мне к ноге шарфами лыжные палки, ребята сбегали в деревню Шуколово и достали лошадь с розвальнями, на которые меня и погрузили. Но как меня везли в Деденевскую больницу, я не помню, так как был в шоке. В больнице после инъекции морфина мне зафиксировали ногу в проволочную шину, и я пришел в себя. Кто-то позвонил в Москву моей маме. Она, к счастью, только что вернувшись от отца, оказалась дома, и не прошло двух часов, как мама примчалась в Деденево вместе с приятелем нашей семьи Глебом Александровым на его «Волге». Меня поместили в полусидячем положении на заднее сиденье машины и повезли в ЦИТО. Первую половину дороги я кое-как помню, а потом наркотик перестал действовать, и я опять потерял сознание. Мама рассказывала мне, что Глеб доехал от Деденевской больницы до ЦИТО (институт тогда находился в старом здании в Теплом переулке, вблизи метро «Парк Культуры») за час, но она уже боялась, что не довезет меня живым, такой слабый, нитевидный пульс определялся у меня на руке.

Дед тем временем позвонил профессору Владимиру Николаевичу Блохину, который был заместителем академика Приорова, директора ЦИТО, по научной части. Блохин приехал в тот же вечер и после выведения меня из шока и рентгенографии взял меня в операционную, где вправил отломки большеберцовой кости и зафиксировал их с помощью металлического стержня, проведенного через костно-мозговой канал. А в связи с переломом бедра мне просверлили спицей бедренную кость через мыщелки и наложили скелетное вытяжение на шине Беллера. После операции меня положили в отделение спортивной травмы, которым заведовала бывшая чемпионка Союза по беговым конькам, доктор медицинских наук Зоя Сергеевна Миронова.

Глава 28

Заключение. Явление Ларисы

Первые дни в палате я помню весьма смутно. Запомнилось, как болела нога, как мучительно было постоянно лежать в одном положении на спине, как тяжело и неудобно было пользоваться судном. Запомнился и ужасный разговор с Мироновой во время ее первого обхода на следующий день после операции. Посмотрев мои снимки и осмотрев сломанную ногу с большущим дефектом кожи и оголенной костью на передней поверхности голени, в месте удара ноги о дерево, она сказала мне, двадцатитрехлетнему мальчишке, что ногу мне сохранить вряд ли удастся, так как такие открытые переломы плохо срастаются и, как правило, заканчиваются остеомиелитом. Я был в ужасе и никогда не прощу Мироновой этих слов, сказанных прямо мне в лицо, в первый же день после операции. Вообще у нас с Зоей Сергеевной создались очень сложные отношения. Во-первых, лежа у нее в отделении, я был пациентом Владимира Николаевича Блохина, который занимался в основном балетной травмой, в то время как Миронова считала себя специалистом по спортивной травме. А во-вторых, она сразу же отнесла меня к категории «профессорских детей», которых, очевидно, недолюбливала. Поэтому на своих ежедневных обходах она демонстративно проходила мимо моей койки, задавая мне лишь формальный вопрос «Как самочувствие?», и шла дальше, даже не дожидаясь моего ответа. Перевязки мне делал профессор Блохин, который был очень занятым человеком, и для того, чтобы разыскать его, палатным сестрам приходилось тратить много времени. Вообще, я никому не обязан так сильно, как очень милым и заботливым сестрам нашего отделения, и особенно старшей сестре, очаровательной и очень интеллигентной женщине средних лет, имя которой, к своему стыду, я никак не могу вспомнить.

Шло время, на бедре образовалась неплохая мозоль, и спустя месяц меня сняли с вытяжения и положили мне высокий, до пояса, циркулярный гипс, сделав в нем окошко на месте раны на голени. Но эта рана никак не хотела заживать, и оголенная кость по-прежнему белела в ее глубине. Мне постоянно меняли повязки с мазью Вишневского, и ее ужасный запах отравлял существование мне и моим соседям по палате. Наконец по совету Блохина мне достали очень редкую мазь, которая называлась «Перувианский бальзам», и после его применения по краям дефекта стали нарастать грануляции. Но начался остеомиелит, который мне предсказала Миронова. Сломанная кость никак не хотела срастаться. По ночам я плохо спал и все время думал, неужели ужасное предсказание Зои Сергеевны действительно сбудется и я останусь одноногим. Значит, прощай лыжи, велосипед, теннис и вообще вся нормальная активная жизнь. Мне казалось, что я этого не смогу пережить.

А между тем жизнь продолжалась. В нашей палате было восемь коек, на которых лежали исключительно молодые, здоровые ребята, получившие травмы при занятии спортом. Некоторые из них были в свое время довольно известными спортсменами, например чемпион и рекордсмен Союза прыгун Игорь Кашкаров, который во время прыжка разорвал себе ахиллово сухожилие на толчковой ноге. Больше всего было гонщиков-мотоциклистов, особенно занимавшихся мотокроссом. Кроме меня, был еще один горнолыжник из Кировска, мастер спорта Юрий Шарков по прозвищу «Шарок». Ближе всего я подружился с гимнастом Колей Данилиным, выпускником консерватории, учеником знаменитого хорового дирижера Клавдия Птицы. Коля разорвал себе сухожилие на плече во время гимнастических упражнений и ходил с привязанной к груди шиной, которую среди больных называли «самолетом». Ко мне первое время приходило очень много гостей – студенты и студентки моей группы, ребята и девушки из университетской горнолыжной секции, даже