Самое ужасное путешествие - Эпсли Джордж Беннет Черри-Гаррард

Затем мы отыскали полюсную партию и узнали, что им не хватило керосина. По возвращении на мыс Эванс кто-то, орудуя лопатой близ лагеря, случайно наткнулся на деревянный ящик с восемью керосиновыми бачками ёмкостью в один галлон. Его поставили в этом месте в сентябре 1911 года, чтобы погрузить на «Терра-Нову» и отправить на мыс Крозир. Корабль не смог его взять. Зимой ящик занесло снегом, и он так и лежал всеми забытый, пока 15 месяцев спустя его случайно не нашли. Три бачка из восьми были полные, три — пустые, один — заполнен на одну треть, один — на две трети.

Не может быть никаких сомнений в том, что керосин, отличающийся особой летучестью, испарялся и просачивался сквозь крышки и что процесс этот ускорялся из-за износа кожаных прокладок, которые затвердевали и пересыхали.

Будущим экспедициям следует очень внимательно отнестись к хранению горючего, причём для уменьшения риска его следует закапывать.

Далее необходимо сказать о неожиданном морозе, который встретил Скотта на Барьере и стал непосредственной причиной трагедии.

«Никто на свете не мог бы ожидать той температуры и состояния пути, какие мы встретили в это время года… Ясно, что эти обстоятельства возникли совершенно внезапно, и наша катастрофа, конечно, объясняется этим внезапным наступлением суровой погоды, которая как будто не имеет никакого удовлетворительного объяснения»[337].

Они спускались с ледника при положительной температуре; в первую неделю пребывания на Барьере ничего необычного не было. Но в ночь на 26 февраля температура вдруг скачком упала до -37° [-38 °C]. Примечательно, что приблизительно к этому времени солнце в полночь начало опускаться за южный горизонт. «Нет сомнений в том, — писал Скотт, — что внутренняя часть Барьера — довольно скверное место».

Симпсон в метеорологическом отчёте утверждает, что температуры, с которыми столкнулась полюсная партия, безусловно, следует считать аномальными. Наблюдения, пишет он,

«убедительно доказывают, что в самом начале года большие морозы возможны на относительно небольшом расстоянии от открытого моря, где температуры были более чем на 40 градусов выше… Совершенно невозможно поверить, что в марте нормальная разница температур между заливом Мак-Мёрдо и южным районом Барьера составляет около 40 градусов».

По мнению Симпсона, температуры, зарегистрированные в марте 1912 года другими санными партиями, а также на мысе Эванс, тоже подтверждают, что мороз, выпавший на долю Скотта, отнюдь не является нормой для осенней погоды.

Симпсон основывается на данных, полученных при запуске шаров с самописцами в заливе Мак-Мёрдо. Они показали, что зимой отражённая радиация выхолаживает окружающий воздух. Поэтому образуется приземный воздушный слой, который может быть на много градусов холоднее вышележащих слоёв воздуха. В результате, естественно, температура понижается. Это, однако, происходит только в отсутствие ветра: ветер уносит холодный воздух, воздух перемешивается с более тёплым и температура повышается.

По мнению Симпсона, отсутствие южного ветра, неоднократно отмечаемое Скоттом, как раз и явилось причиной необычной стужи. На мысе Эванс температура понизилась на десять градусов против нормы, а там, где был Скотт, — вероятно, градусов на двадцать[338].

Третий вопрос — это питание. Он важнее всего для будущих полярных исследователей. Как известно, полюсная партия не смогла пройти нужное расстояние из-за того, что люди ослабли, причём несмотря на то, что съедали полный рацион, и даже усиленный, за исключением нескольких дней на спуске с ледника Бирдмора, когда провианта не хватило.

И первым потерял силы самый рослый и сильный участник экспедиции, от которого меньше всего можно было этого ожидать.

Рационы делились на два вида: барьерный (Б) — им пользовались при переходе через Барьер на пути к полюсу, и вершинный (В), разработанный после нашего зимнего путешествия. Этот рацион — по-моему, на сегодня самый разумный — составляет 16 унций галет, 12 — пеммикана, 2 — масла, 0,57 — какао, 3 — сахара, 0,86 унции чая в день на человека.

Всего 34,43 унции.

Двенадцать человек, шедшие к полюсу, у подножия Бирдмора перешли на рацион В, исходя из него же им была оставлена провизия во всех закладках на обратный путь. По калорийности он намного превышал барьерный рацион, и в начале лета, когда походы по Барьеру предпринимались на пони или на собаках, люди были бы не в состоянии его съесть.

Но погонять пони или собак — это одно, а везти сани самим — совсем иное.

Соотношения жиров, углеводов и белков, необходимые для выполнения определённых работ при определённых условиях, установлены, но абсолютные их величины не определены. Полюсная партия выполняла очень тяжёлую работу; температура (а это важнейшее из условий) колебалась от сравнительно высокой при подъёме и спуске с ледника до приблизительно -20° [-29 °C] в среднем в разреженной атмосфере плато. Когда они возвращались по Барьеру, с неделю погода была не особенно холодной, но затем нагрянули морозы, достигавшие днём -30° [-34 °C], а ночью, когда солнце на время заходило за горизонт, даже -40° [-40 °C].

Для человека свежего, в неизношенной одежде такая температура, может быть, и не так страшна, но она была убийственной для людей, которые вот уже четыре месяца надрывались день и ночь, почти не зная отдыха, получая — я это утверждаю — недостаточное питание{231}. Значит ли это, что их и в самом деле убил мороз?

Да, несомненно, непосредственной причиной их смерти явились низкие температуры, ибо будь температуры выше, они бы выжили. Они, но не Эванс: Эванс умер до похолодания. Что же убило Эванса? И почему все остальные так ослабели, хотя съедали полный рацион и даже больше?

Ослабели настолько, что в конце концов умерли от истощения.

Мне всегда казалось сомнительным, что трагедия могла быть вызвана одними погодными условиями. Предполагалось, что, получая полный рацион, партия достаточно хорошо питается, чтобы, не теряя сил, выполнять работу в тех условиях, в которых она действительно находилась до конца февраля. Они имели больше чем полный рацион, но вопреки ожиданиям условия в марте оказались намного хуже, чем они могли себе представить. Когда трое выживших членов партии из пятерых поставили свой последний лагерь, они были в ужасном состоянии. После войны я узнал, что Аткинсон был удивлён этим не меньше, чем я, но в своих выводах пошёл дальше меня, так как располагал данными специалистов-химиков о калорийности наших рационов и норм, разработанных на основе последних достижений науки. Примечательно, что, взяв на себя после смерти Скотта руководство экспедицией, Аткинсон увеличил рационы на санные походы в следующем году; иными словами, он уже понимал, что прежний рацион был занижен. Вот некоторые сведения, полученные от Аткинсона. Более подробный отчёт о — своих изысканиях и полученных результатах он намерен опубликовать сам.

По самым современным нормам тяжёлая физическая работа при температуре 0° [-18 °C] (мы считаем её средним показателем хорошей погоды на Барьере) требует 7714 калорий для производства 10 069 футо-тонн работы. Фактический барьерный рацион, который мы получали, давал лишь 4003 калории — эквивалент 5331 футо-тонны работы. Тяжёлая физическая работа при температуре -10° [-23 °C] (средний показатель, высокой температуры на плато) требует 8500 калорий для 11094 футо-тонн работы. А наш высотный рацион обеспечивал лишь 4889 калорий, то есть 6608 футо-тонн работы. При этом предполагается, что все питательные вещества полностью усваиваются организмом. В действительности, как мы и сами могли убедиться, этого не происходит; в первую очередь это относится к жирам, которые в должном количестве не могли переваривать ни люди, ни пони, ни собаки.

Некоторые факты подтверждают, что рационы нас не удовлетворяли. Прежде всего, после длительных санных вылазок мы, вероятно, были отнюдь не такими здоровыми и бодрыми, какими казались. Несомненно, что в санном походе у его участников постоянно упражняются одни и те же мышцы за счёт ослабления других. Например, мы целыми днями могли тянуть сани за счёт рук, так что после нескольких месяцев такой работы у нас не хватало сил, чтобы поднять тяжесть.

Интересен такой эпизод: когда в феврале 1912 года пришло спасательное судно, четверо только что вернувшихся из трёхмесячного похода на юг, в том числе и я, находились на мысе Эванс. Нас присоединили к наземной партии для перевозки грузов с корабля на берег. Практически это означало, что каждый день приходилось в общей сложности на протяжении 20 миль тащить сани и с 5 часов утра до поздней ночи без отдыха ворочать на своём горбу тяжеленные ящики, питаясь от случая к случаю. Так вот, я хорошо помню, какой трудной казалась мне эта работа, да наверное и всем тем, кто ещё не оправился от тягот последнего санного путешествия. Между тем судовая партия впрягалась в упряжь всего лишь через день — для них, мол, это дело непривычное. Такой распорядок был совершенно неправильным, даже, можно сказать, неразумным, если вспомнить, что некоторых из нас осенью ожидали новые санные вылазки.