Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

грамот на маетности исходатайствовал гетман в Москве разным

старшинам, генеральным и полковым и войсковым товарищам. Во

все эти маетности были посланы гетманские универсалы, возлагавшие на посполитых жителей этих маетностей обязанность

повиноваться своим новым владельцам. Но в Малороссии между козачест-

вом и поспольством не установилась еще строгая разделительная

сословная черта. Кодаки пополнялись из поспольства по

распоряжению гетманского правительства, а во время войн, когда нужно

1 Отрядами.

453

было поболее военной силы, посполитые самовольно шли на войну, потом уже оставались козаками и признавались в этом звании. Так

было, как мы знаем, в последние два крымских похода. Со времен

Богдана Хмельницкого козацкие правители старались не допускать

такого окозачения всего народа и строго хотели отделять законно

приобревших козацкое звание от посполитых, или, как выражались

тогда в Малороссии, Козаков от мужиков. Московское

правительство, по представлениям гетманов, также признавало справедливым

соблюдать это отличие; чтобы не допускать составления

самовольных козацких ватаг из поспольства, учреждены были компанейцы1.

Но когда распространилось и умножилось так называемое охотное

войско, содержимое на счет войскового скарба особо от городовых

Козаков, то поспольству открывался новый путь вступать в козаче-

ство. Охотные набирались отовсюду и посполитые могли

записываться в число их. Но то были случаи, когда поступление в козаки

посполитых было не противно правительству. Такие случаи

представлялись нечасто, а весь народ вообще не знал и не хотел знать

разделения Козаков от мужиков. Мужикам хотелось быть одинаково

вольными козаками. Таков был народный взгляд, который, однако, должен был склоняться перед другим правительственным взглядом.

Понятно, что поспольству, жившему в маетностях, жалованных

знатным лицам, не по сердцу было повиноваться новым господам.

Те, которые были поотважнее, убегали из этих маетностей в Сечу.

Но к этому присоединились разом народные бедствия, усилившие волнения в народе. В 1690 году свирепствовала моровая

болезнь, зацепившая Запорожье и южную часть Полтавского полка и

во всех остальных полках наводившая на народ оторопь ожидания.

В тот же год летом на малороссийский край было нашествие

саранчи. Она появилась с юга 9 августа и прошла всю Украину до Ста-

родуба, опустошила весь хлеб на полях и произвела ужасную

дороговизну; осмачка (полчетверти2) ржи-и овса продавалась по три

золотых, что считалось в то время,очень высокою ценой. Множество

дохлой саранчи производило смрад; скот поедал ее с травою, заболевал, и даже говядина пропахивала саранчою. Некоторым в страхе

казалось, что у саранчи на одном крыле можно было разобрать

начертанное слово <гнев>, а на другом крыле слово <Божий>. Затем по

многим местам Украины начались пожары. Неудивительно/что

воображение народа, уже болезненное, стало приписывать эти

пожары поджигателям, подсылаемым ляхами, заклятыми врагами

малороссийского народа. Рассказывали, что хватаемые были

лазутчиками, которые сознались, что отправлены польским прави-

1 Казаки наемных конных войсковых частей - компанейских полков.

2 В конце XVII в. казенная четверть (две осьмины) равна восьми пудам.

Здесь - осмачка (осмина), т. е. четыре пуда зерна.

454

тельством производить поджоги в малороссийских городах. Трудно

определить, в какой степени была тут какая-нибудь доля правды: при пытках, которые в том веке неизбежно употреблялись, люди

легко могли наговаривать на себя все, что им прикажут, а народ

склонен был сочинять рассказы, объяснявшие постигшие их

бедствия. От всех таких-то причин накоплялось в Сече много

украинского народа, недовольного положением дел на своей родине. Эти

беглецы говорили, будто у москалей есть намерение выселять людей

из Гетманщины на слободы, а с правого берега Днепра перегонять

расселявшихся там жителей на левый берег, как уже делалось при

Самойловиче; они кричали, что в Гетманщине завелось панство, что

цари, по просьбе гетмана и старшин, отдают народ панам в неволю, жаловались на аренды, которые стесняли свободные промыслы

народа и давали возможность немногим обогащаться в ущерб бедного

люда.

В таком беспокойном состоянии умов застал Запорожье 1692

год, и тут наступила новая, и более бурная смута, наделавшая в

течение нескольких лет немало кутерьмы и на Запорожье, и во

всей Гетманщине. После праздника Крещения привезли из

Москвы в Батурин царские дары гетману, генеральным старшинам

и козацким полковникам. Некоторые из полковников находились

лично в Батурине и там получили царское жалованье, приходившееся на их долю, а тем, которые были тогда в своих полках, гетман отправлял царские дары с нарочными посланцами. В числе

отсутствовавших был полтавский полковник Федор Жученко. К

нему на всеедной неделе послан был с этою целью войсковой

канцелярист Петр Иванович, по-малороссийски Петро Иваненко, носивший кличку Петрик; в старой песне ему дается прозвище

Петричевский. Сделавши свое дело и получивши от полковника

Жученко благодарственное письмо к гетману, Петрик, вместо того

чтобы возвращаться в Батурин, объявил, что поедет в. Новый Сан-

жаров для посещения там своих родных. Это было уже при

наступлении великого поста. Выехавши из Полтавы, Петрик

переправился через Ворсклу в степь, покинул свои санки под стогом

сена, а сам со служителями сел верхом на лошадей; они

поскакали в Сечь Запорожскую. Скоро после того пришло к гетману

известие через переволочинского <дозорцу> Рутковского, что

Петрик, приютившись в Запорожье, настраивает на мятежнические

затеи Козаков и самого кошевого. Петрик уверял запорожцев, что

если пригласить татар и с ними войти в Украину, то весь

тамошний народ поднимется, гетман улепетнет в Москву, а бедные

люди все пристанут к запорожцам и передушат панов своих, которым цари надавали вольностей. Передавая гетману такие речи, произносимые возмутителем в Сече, сообщали, что когда кошевой

трезв, то говорит ему: <Полно тебе, Петр, врать>, но чуть подопьет>

455

так и сам несет много непристойного, а степенные и

благонамеренные люди принуждены только молчать.

День ото дня в Сече поднималось значение Петрика. Живя там, он написал письма к Кочубею и к своей жене. Первого извещал он, что убежал в Сечу от бесстыдной ярости жены своей, которая не

только злословила его, но и посягала на его жизнь; он нашел приют

себе в Сече Запорожской, которая издавна была всем обидимым

исконное прибежище и заступление. <Лучше мне, - выражался он

в письме своем, - есть соломаху здесь с добрыми молодцами, чем

жить беспрестанно в страхе внезапного прекращения живота

моего>. В письме к жене он выражался так: <Ганно! ты как хотела, так

и учинила! Не описываю твоих непристойных и злотворных

поступков. Сама ты ведаешь, что делала. Если тебе лучше будет без

меня, то забудешь меня. Живи, богатей, прохлаждайся, а я собе

хоть соломаху естиму, да не буду опасаться за свое здоровье.

Пришли мне зеленый кафтан, котел, треног и путо ременное, а хлопство

мое (прислуга), что там осталось, пусть будет в целости. Марта 2.

Твой желательный муж>.

Гетман, узнавши, что Петрик волнует запорожцев, писал

кошевому, что этот человек, бывши войсковым канцеляристом, украл из

канцелярии важные бумаги и скрылся в Сече. Гетман просил

выдать его как вора и плута. На раде, созванной по этому поводу, разделились голоса: нашлись такие товарищи, что хотели поступить

в угоду гетману, но другие, и сам кошевой, заступились за Петрика.

Кошевой атаман Гусак говорил: <Если мы Петра Ивановича

выдадим, то к нам в Сечу никто ходить не станет, а у нас спокон века

так ведется, что всем приход вольный>. Защитники Петрика взяли

верх, и он не только остался в Сече, но еще избран был кошевым

писарем. Тогда успел он многих соблазнить уверениями, что, при-

шедши в Украину, все они станут ходить в кармазинах, что сам

гетман требует его выдачи только оттого, что боится москалей, которые находятся около него и наблюдают за ним, а на самом деле

гетман склонен к нему, Петрику. Еще более вероятным показалось