Золотой человек - Филип Киндред Дик

Фермер оценивающе оглядел тяжелые заплечные мешки на их спинах, толстые, шипастые подошвы дорожных ботинок, пыльную насквозь одежду, следы струек пота на грязных лицах, джинсы с полотняными рубашками и, наконец, айронитовые посохи.

– Да, путь неблизкий, – пожевав губами, рассудил он. – А далеко ли направляетесь?

– А сами не знаем. Идем, куда ноги несут, – ответил Толби. – Есть тут поблизости место, где можно остановиться? Гостиница, постоялый двор?

– Город наш называется Ферфакс, – обстоятельно, не спеша, заговорил фермер. – Имеется в нем лесопилка, одна из лучших на весь мир. И пара гончарных мастерских. И заведение, где продают одежду, машинами сшитую. Настоящие мехо-одежки. И оружейная мануфактура, где льют лучшую дробь по эту сторону Скалистых гор. И пекарня. Еще у нас тут живет старик-доктор. И адвокат. И люди с книжками, чтобы детишек грамоте обучать. Прикатили с учебниками, школу в старом амбаре устроили.

– А народу в городе много? – поинтересовался Пенн.

– Народу-то? Уйма. И детей рождается много. Старики помирают, конечно… но бывает, что и детишки тоже. Вот в прошлом году случилась у нас лихорадка, так ребятишек умерло около сотни. Доктор сказал: это, мол, из-за водяной скважины. Засыпали мы ту скважину, а ребятишки все равно мрут. Тогда доктор сказал: это, мол, из-за молока. Половину коров в округе отправили на убой… но я свою не отдал. Вышел с ружьем да пристрелил первого, кто за моей коровой явился. А как только осень пришла, детишки умирать перестали. По-моему, все дело в жаре.

– Да, жара у вас – будь здоров, – согласился Толби.

– Это верно, край у нас жаркий. И с водой туговато, – хитро прищурившись, добавил старик. – А вы, ребята, небось пить хотите страсть как? Вон, юная леди совсем из сил выбилась. Так у меня под домом, в земле, с полдюжины бутылок воды лежит. Чистой, холодненькой… по красненькой за стакан.

Толби от души расхохотался.

– Спасибо. Сам пей.

– Ну, по два стакана за красненькую, – поколебавшись для виду, уступил фермер.

– Нет, не нуждаемся, – вмешался в разговор Пенн и многозначительно хлопнул по фляге у пояса. – Счастливо оставаться, папаша!

Все трое двинулись дальше.

Лицо фермера разом утратило все добродушие.

– Чтоб они провалились, эти пришлые, – проворчал он и, подхлестнув лошадь, навалился на рукояти плуга.

* * *

В изнывающем от жары городке царили тишь и покой. На спины осоловелых лошадей у коновязей, жужжа, усаживались мухи. У обочин замерло без движения несколько ржавых машин. Немногочисленные прохожие вяло, нога за ногу, брели куда-то по своим делам. На крылечках клевали носами поджарые, жилистые старики. Под домами, в тени, устроились спать псы и куры, а сами дома – старые, тесные, наспех сколоченные из облезлых, сплошь в трещинах досок – давным-давно покосились, обветшали, рассохлись под натиском времени и беспощадного солнца. Все вокруг – и убогие домики, и домашнюю живность, и безучастных, ко всему равнодушных людей – покрывал толстый слой пыли, сухо поскрипывавшей на зубах.

Навстречу путникам из открытого дверного проема выступили двое – исхудавшие, как смерть, но с виду довольно крепкие.

– Вы кто такие? С чем пожаловали?

Путники, остановившись, вынули из карманов удостоверения личности. Местные принялись внимательно изучать запаянные в пластик карточки с фото, отпечатками пальцев и датами, и, наконец, вернули документы владельцам.

– Эл-А, – покачав головой, удивился один. – Вы вправду из Лиги Анархистов?

– А то, – подтвердил Толби.

– Даже девчонка? – Оба уставились на Сильвию с мечтательной поволокой в глазах. – Знаете что, уступите нам девчонку на время, и обойдемся без пошлины с проходящих, а?

– Мозги мне не полощи, – набычился Толби и в раздражении, раздвинув обоих плечом, двинулся дальше. – Лига ни пошлин, ни налогов, ни податей отродясь никому не платила! Где тут кабак? Выпить хочется – смерть!

Кабак оказался двухэтажной белой постройкой по левую руку. С крыльца безучастно глазели на троицу еще несколько человек. Пенн решительно устремился к двери, и Толби последовал за ним. Выцветшая, облезлая вывеска над входом гласила: «Вино и пиво в розлив».

– Как раз то, что надо, – заметил Пенн.

Увлекая за собой Сильвию, он поднялся на прогнившее, просевшее вниз крыльцо, миновал сидящих и вошел внутрь, а Толби, в нетерпении распуская лямки заплечного мешка на ходу, шагнул через порог следом.

В кабаке оказалось довольно темно и на удивление прохладно. Несколько человек сидели у стойки, остальные устроились за столами. Компания юнцов в дальнем от входа углу азартно резалась в кости. Рядом с ними, то и дело заедая, сбиваясь с тона, стонала, похрипывала древняя, полуразвалившаяся автоматическая органола из тех, что составляют мелодии сами. Позади барной стойки мерцал экран столь же древней и примитивной электромеханической микромозаики, а на экране сменяли одна другую туманные, расплывчатые фантасмагории: вид на море, вершины гор, заснеженная долина, вереница покатых зеленых холмов, обнаженная женщина, на миг задержавшаяся в рамке, а после, зарябив, превратившаяся в необъятную грудь с темным, набухшим соском. Впрочем, все эти зернистые, тряские изображения никто из посетителей не замечал. Сама стойка представляла собой невероятной древности лист прозрачного пластика – сплошь в несмываемых пятнах, выщербленный, пожелтевший от времени. Один край листа парил в воздухе, другой – видать, там слой эн-грава с годами облез – подпирала пирамида из кирпичей. Миксер для коктейлей давным-давно проржавел, развалился на части, отчего в заведении и подавали только вино и пиво: как смешать хоть какой-нибудь, самый немудреный коктейль, никто из ныне живущих даже не подозревал.

Толби направился прямиком к бару.

– Пива, – распорядился он. – Пива нам, на троих.

Пока бармен наполнял три кружки густым темным пивом, Пенн с Сильвией сбросили заплечные мешки и плюхнулись за стол, а Толби, показав бармену запаянную в пластик карточку, прихватил кружки и отнес их к столу.

Юнцы в дальнем углу, бросив игру, глядели на попивающую пиво, расшнуровывающую дорожные ботинки троицу во все глаза. Спустя какое-то время один из юношей робко, с опаской подошел к путникам.

– Послушайте, – заговорил он, – вы ведь из Лиги, да?

– А то как же, – сонно пробормотал Толби.

Вот тут на них уставились, внимательно вслушиваясь в разговор, все до единого. Юноша присел напротив, его товарищи живо сгрудились вокруг, заняв свободные кресла. Городская молодежь… Соскучившиеся, неприкаянные, недовольные житьем в глуши, они пожирали глазами айронитовые посохи, пистолеты, тяжелые, подбитые сталью ботинки, негромко шептались между собой. Смуглые, длинноногие, каждому – от силы лет восемнадцать…

– А как туда принимают? – спросил один из них, не ходя вокруг да около.

– В Лигу-то? – Откинувшись на спинку кресла, Толби отыскал спичку, закурил, расстегнул пояс, звучно рыгнул и устало прикрыл глаза. – Сдаешь экзамен, и все дела.

– А о чем спрашивают? Что