Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

– Он тогда всех медведиц с ума сведет, – ворчит Леха.

– Чего ты к нему пристал? – говорит Силин. – Он думал, что здесь девицы будут.

– В течение пяти месяцев девушек не предвидится, – обещает Зимин, – вот построимся – тогда другое дело.

Босьян достает пятак и кидает его на чет-нечет.

– Чет! – кричит он радостно. – Значит, построимся! Я на это загадал!

– Ты что, курсы гадалок проходил? – интересуется Зимин, разливая по кружкам кипяток, присаливая его и заливая сгущенным молоком.

Рабочие уходят дальше в тайгу – привал уже кончился.

Влас с трудом поднимается. Зимин пропускает всех вперед, останавливается рядом с Власом и говорит:

– Снимай сапоги.

– А что?

– Снимай, говорю!

И Зимин достает из рюкзака мягкие хакасские пимы, подшитые кожей.

– Держи.

– Да что вы, Виталь Николаевич…

– Ну! Обмотай ноги газетами, положи травы, если где откопаешь, – и все в порядке…

– Спасибо вам, – говорит Влас и лихорадочно, танцуя на одном месте, стаскивает сапоги.

– На здоровье.

– Как доберемся – я рассчитаюсь.

– Ну? – улыбается Зимин.

Влас, прыгая на одной ноге, повторяет:

– Точно. Расплачусь!

Зимин оставляет Власа и бежит вдогонку. Он обгоняет всех рабочих, выходит вперед, возглавляет цепочку.

Потом останавливается, потому что снег идет беспрерывно и намело уже огромные сугробы. Остановившись, он спрашивает:

– Кто знает, что такое топтун?

– Разновидность слона, – пытается шутить Леха.

– Человека, – весело поправляет его Зимин. – Сейчас снега еще больше наметет, пурга тянет – по всему видно.

– Замела метель дорожки, запорошила, – пропел Темкин.

Рабочие невесело посмеялись.

– Придется чередоваться, – продолжает Зимин. – Кто идет первым, тот будет топтуном для всех. Топтун – это человек, который бьет тропу. Ясно? Делается это так. – И Зимин, падая в сугроб боком, начинает трамбовать снег своим телом.

Люди идут медленно, не глядя друг на друга. Тайга стонет тоскливо, гулко…

Сумерки. Босьян достает из кармана монетку, подкидывает ее, загадывая при этом:

– Орел!

Смотрит, радуется:

– Орел вышел! Значит, сегодня придем!

– Врет твой орел, – говорит Зимин, – не будем мы там сегодня.

У Босьяна вытягивается лицо. Зимин видит это. Отойдя в сторону, он пропускает людей, а Босьяна задерживает.

Когда все прошли, он говорит пареньку:

– Снимай рюкзак.

Босьян вытирает со лба пот и отрицательно качает головой.

– Тебя как зовут-то? Серго?

– Серго.

– Вроде Орджоникидзе, значит?

– Вроде.

– Ну, снимай рюкзак, «вроде». А когда я устану – ты поможешь мне. Я ведь привычный, геолог, сам понимаешь…

– Я не сниму рюкзак, – медленно отвечает Босьян.

– Чудак, ты ж белый весь, с непривычки упадешь…

– Нет, – сердито повторяет Босьян и уходит следом за людьми.

Зимин смотрит ему вслед и качает головой.

Ночь. Ребята спят в палатке, тесно прижавшись друг к другу.

Зимин осторожно поднимается с еловых веток, которыми застлана земля, и идет к выходу. Луна стынет высоко в небе. Тайга залита белым, мертвенным светом. Зимин зажигает фонарик, достает из планшетки карту и начинает высвечивать тот квадрат, в котором они сейчас находятся.

Все ребята, которые только что спали, сразу же открывают глаза и внимательно следят за Зиминым.

Он что-то пишет на кромке карты карандашом, считает, вздыхает и резко оборачивается, услыхав какой-то шепот. И видит, что все ребята не спят, а смотрят на него с ожиданием и затаенным испугом.

– Отбой! – говорит Зимин устало. – Послезавтра к вечеру придем.

Вечер. Зимин стоит в окружении рабочих в узкой лощине, поросшей синим лесом. Все стоят по пояс в снегу. Ветер рвет из рук Зимина коричневый лист типового проекта таежного поселка.

– Там, – показывает Зимин, – во-он у того дерева будет клуб. На двести мест. С биллиардом и библиотекой. Здесь, на берегу Томи, – столовая, детсад, жилые коттеджи. А во-он там, у двух кедров, будет магазин и фонтан.

– Где? – спрашивает Леха.

– Да вон же, у двух кедров.

– Ага. Понял и пошел.

– Куда?

– В магазин. Салаку в масле куплю…

Палатка. Рабочие сидят вокруг Зимина.

Лица людей сосредоточенны, напряженны. Взгляды всех устремлены в угол, где колдуют два связиста.

– Завтра с утра, – говорит Зимин, не отрывая взгляда от связистов, – начнем распиловку. Мы должны срубить дом за неделю. К нам выйдет техника, к нам выйдут люди.

– А со жратвой как? – спрашивает Жора. – Консервы-то на исходе.

– Я бы дайваляй срубал бы под ваше общее удовольствие, – мечтает Леха.

– Кого? – басит Жора.

– Гигант, на людоеда больше похож ты, чем я. Не «кого», а «чего»…

– Не «кого», а «что», – негромко поправляет Зимин.

– Рабочий класс говорит «чего», товарищ прораб, – улыбается Леха.

– А ты за весь рабочий класс не говори. Он обидится…

Леха собирается возразить, но в это время в палатку врывается треск, писк, а потом музыка.

– Есть связь, – устало оборачивается связист.

Звучит и ширится Первый концерт Чайковского. Люди сидят молча, крохотные в этом огромном царстве молчаливой тайги. Но они, эти люди, пришли сюда, чтобы победить, и они – победят.

По льду Томи

Это случилось как раз посредине новой трассы, примерно на 160-м километре от Сталинска.

Бульдозер осторожно спустился с берега на ледяной покров только недавно ставшей Томи.

Под гурийцами расходилась белая паутинка, синий лед трещал, прогибался. Дул коварный ветер сивус – понизу стремительная колючая пороша и такой мороз, что плевок застывает в воздухе.

У бульдозериста Петра Невмываки мерзли щеки, но он не мог отпустить рычаги, чтобы растереть лицо снегом: каждая секунда грозила неожиданностями.

Конечно, Невмывака не имел права ехать по такому льду, но и не ехать он не имел права: в занесенном снегом таежном поселке Колтас в пекарне, бане, столовой, в общежитиях не было дров.

Десантникам железнодорожной стройки, заброшенным далеко в тайгу, надо было помочь.

Задание это поручили ветерану стройки Петру Федоровичу Невмываке.

И он повел свой бульдозер по Томи с драгоценным грузом – пятью здоровенными кедрами. До берега каких-то десять метров. И вот именно здесь лед треснул. К небу хлынул пар, и Невмывака почувствовал, что ноги его по колено в воде. Валенки сделались мягкими, лодыжки застыли, стали бесчувственными, чужими.

Бульдозер захлебывался. Невмывака до отказа выжал газ, поднял нож бульдозера и начал пробиваться к берегу, кроша лед. Подвигался медленно, шаг за шагом.

У берега, когда лед стал крепче, стальной нож бульдозера треснул и половина его ушла под воду.

Невмывака рванул бульдозер назад, стараясь поднять машину из воды, опираясь на кедры. Но стволы деревьев скользили под обледеневшими гусеницами, уходили назад, проламывая лед.

Когда Невмывака выбрался на берег, валенки его стали твердыми, как стекло. Окутанный паром, заиндевевший, бульдозерист прибежал в поселок, переобулся и помчался обратно к своей машине. Вернувшись на Томь, он вбил в стылую землю мертвяк, установил полиспаст, и вскоре тягач, пробившийся сюда