Эстетика. О поэтах. Стихи и проза - Владимир Соловьев

3

Я ей сказал: «Твое лицо явилось,Но всю тебя хочу я увидать.Чем для ребенка ты не поскупилась,В том – юноше нельзя же отказать!»

«В Египте будь!»– внутри раздался голос.В Париж!– и к югу пар меня несет.С рассудком чувство даже не боролось:Рассудок промолчал, как идиот.

На Льон, Турин, Пьяченцу и Анкону,На Фермо, Бари, Бриндизи – и вотПо синему трепещущему лонуУж мчит меня британский пароход.

Кредит и кров мне предложил в КаиреОтель «Аббат»,– его уж нет, увы!Уютный, скромный, лучший в целом мире...Там были русские, и даже из Москвы.

Всех тешил генерал – десятый номер —Кавказскую он помнил старину...Его назвать не грех – давно он помер,И лихом я его не помяну.

То Ростислав Фаддеев был известный,В отставке воин и владел пером.Назвать кокотку иль собор поместный –Ресурсов тьма была сокрыта в нем.

Мы дважды в день сходились за табльдотом;Он весело и много говорил,Не лез в карман за скользким анекдотомИ философствовал по мере сил.

Я ждал меж тем заветного свиданья,Н вот однажды, в тихий час ночной,Как ветерка прохладное дыханье:«В пустыне я – иди туда за мной».

Идти пешком (из Лондона в СахаруНе возят даром молодых людей,—В моем кармане – хоть кататься шару,И я живу в кредит уж много дней).

Бог весть куда, без денег, без припасов,И я в один прекрасный день пошел,—Как дядя Влас, что написал Некрасов.(Ну, как-никак, а рифму я нашел).

Смеялась, верно, ты, как средь пустыниВ цилиндре высочайшем и в пальто,За черта принятый, в здоровом бедуинеЯ дрожь испуга вызвал и за то

Чуть не убит,– как шумно, по-арабскиСовет держали шейхи двух родов,Что делать им со мной, как после рабскиСкрутили руки и без лишних слов

Подальше отвели, преблагородноМне руки развязали – и ушли.Смеюсь с тобой: богам и людям сродноСмеяться бедам, раз они прошли.

Тем временем немая ночь на землюСпустилась прямо, без обиняков.Кругом лишь тишину одну я внемлюДа вижу мрак средь звездных огоньков.

Прилегши наземь, я глядел и слушал...Довольно гнусно вдруг завыл шакал;В своих мечтах меня он, верно, кушал,А на него и палки я не взял.

Шакал-то что! Вот холодно ужасно...Должно быть, нуль,– а жарко было днем.Сверкают звезды беспощадно ясно;И блеск, и холод—во вражде со сном.

И долго я лежал в дремоте жуткой,И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!»И я уснул; когда ж проснулся чутко,—Дышали розами земля и неба круг.

И в пурпуре небесного блистаньяОчами, полными лазурного огня,[18]Глядела ты, как первое сияньеВсемирного и творческого дня.

Что есть, что было, что грядет вовеки —Всё обнял тут один недвижный взор...Синеют подо мной моря и реки,И дальний лес, и выси снежных гор.

Всё видел я, и всё одно лишь было —Один лишь образ женской красоты...Безмерное в его размер входило,—Передо мной, во мне – одна лишь ты.

О лучезарная! тобой я не обманут:Я всю тебя в пустыне увидал...В моей душе те розы не завянут,Куда бы ни умчал житейский вал.

Один лишь миг! Видение сокрылось —И солнца шар всходил на небосклонВ пустыне тишина. Душа молилась,И не смолкал в пей благовестный звон.

Дух бодр! Но всё ж не ел я двое суток,И начинал тускнеть мой высший взгляд.Увы! как ты ни будь душою чуток,А голод ведь не тетка, говорят.

На запад солнца путь держал я к НилуИ вечером пришел домой в Каир.Улыбки розовой душа следы хранила,На сапогах – виднелось много дыр.

Со стороны всё было очень глупо(Я факты рассказал, виденье скрыв).В молчанье генерал, поевши супа,Так начал важно, взор в меня вперив:

«Конечно, ум дает права на глупость,Но лучше сим не злоупотреблять:Не мастерица ведь людская тупостьВиды безумья точно различать.

А потому, коль вам прослыть обидноПомешанным иль просто дураком,—Об этом происшествии постыдномНе говорите больше ни при ком».

И много он острил, а предо мноюУже лучился голубой туманИ, побежден таинственной красою,Вдаль уходил житейский океан._________

Еще невольник суетному миру,Под грубою корою веществаТак я прозрел нетленную порфируИ ощутил сиянье божества.

Предчувствием над смертью торжествуяИ цепь времен мечтою одолев,Подруга вечная, тебя не назову я,А ты прости нетвердый мой напев!

26—29 сентября 1898

Примечание. Осенний вечер и глухой лес внушили мне воспроизвести в шутливых стихах самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни Два дня воспоминания и созвучия неудержимо поднимались в моем сознании, и на третий день была готова эта маленькая автобиография, которая понравилась некоторым поэтам и некоторым дамам.

На смерть Я. П. Полонского

Света бледно-нежногоДогоревший луч,Ветра вздох прибрежного,Край далеких туч...

Подвиг сердца женского,Тень мужского зла,Солнца блеск вселенскогоИ земная мгла...

Что разрывом тягостнымМучит каждый миг —Всё ты чувством благостнымВ красоте постиг.

Новый путь протянетсяНыне пред тобой,Сердце всё ж оглянется —С тихою тоской.[19]

19 октября 1898

«Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи...»

Лишь забудешься днем иль проснешься в полночи-Кто-то здесь... Мы вдвоем, —Прямо в душу глядят лучезарные очиТемной ночью и днем.

Тает лед, расплываются хмурые тучи,Расцветают цветы...И в прозрачной тиши неподвижных созвучийОтражаешься ты.

Исчезает в душе старый грех первородный:Сквозь зеркальную гладьВидишь, нет и травы, змей не виден подводный,Да и скал не видать.

Только свет да вода. И в прозрачном туманеБлещут очи одни,И слилися давно, как роса в океане,Все житейские дни.

21 ноября 1898

Две сестры

Из исландской саги

Посвящается А. А. Луговому

Плещет Обида крыламиТам, на пустынных скалах...Черная туча над нами,В сердце – тревога и страх.

Стонет скорбящая дева,Тих ее стон на земле,—Голос грозящего гневаВторит ей сверху во мгле.

Стон, повторенный громами,К звездам далеким идет,Где меж землей и богамиВечная Кара живет.

Там, где полночных сиянийЯркие блещут столбы, —Там она, дева желаний,Дева последней судьбы.

Чаша пред ней золотая;В чашу, как пар от земли,Крупной росой упадая,Слезы Обиды легли.

Тихо могучая дева —Тихо, безмолвно сидит,В чашу грозящего гневаВзор неподвижный глядит.

Черная туча над нами,В сердце – тревога и страх...Плещет Обида крыламиТам, на пустынных скалах.

3 апреля 1899